Страница 132 из 139
Они родились в Советском Союзе. Первые слова произнесли на русском языке. Из первых букв сложили слова: па-па, ма-ма… Думали на русском языке, заучивали наизусть Пушкина и Лермонтова, объяснялись в любви по-русски, своим первенцам давали имена Саша, Сережа, Володя, Лена, Людмила. Вступали в пионеры и комсомол, ездили поднимать целину, работали, не помышляя об ином пути, хоронили родителей в той земле… и вдруг вспомнили о своем происхождении, о далеких предках на Ближнем Востоке, – национальный инстинкт народа, пробудившийся, казалось, внезапно и недоступный объяснению.
Сохранились письма тех лет, гневные и решительные, которые они подписывали, эти одержимые, и в которых отразилось их время, боль и гнев, стремление и упорство на пути к поставленной цели. И что за беда, если через десятки лет эти письма покажутся кому-то выспренными, с чрезмерным пафосом, что за беда, если кто-то из тех отчаянных и непреклонных, штурмовавших кордоны, уже поостыл и с удивлением читает собственные требования и призывы, – такими они были тогда, так думали и так чувствовали (а с ними и автор этих строк), такими им оставаться на страницах этой книги…
3
Любопытно устроен человек.
Удивительно и необъяснимо.
Школьные годы заполонили его память сотнями имен, дат и событий. Жизнь загрузила голову именами певцов-актеров-футболистов. Но не сказали ему ни разу, не подсказали даже намеком, что Авраам родил Ицхака, Ицхак родил Яакова, Яаков родил двенадцать сыновей… и дальше, по цепочке, до него – безродного и безродственного.
Занятно устроен человек.
Будто родился он на пустом месте и живет на необитаемом острове, без какой-либо связи с прежними поколениями. Будто ему, этому человеку, придется заново создавать этот мир, познавать истины, устанавливать ценности. Заново и опять заново.
Вот он просыпается утром, надевает костюм с галстуком или джинсы со свитером, – что у него общего с теми, предыдущими, которые и просыпались, должно быть, не так, и одевались иначе? Стоит открыть старую книгу с фотографиями и гравюрами, чтобы убедиться в этом. Что общего у него, теперешнего, с евреем Литвы–Украины, у которого кафтан на плечах или капота, короткие штаны с чулками, ермолка на голове или праздничная меховая шапка? Что у нас общего?..
Если они, вот эти, на фото или на гравюре, настоящие евреи, то кто же тогда мы? И почему тогда так дотошно вписывают в наши паспорта-анкеты это слово – еврей? Но если мы на самом деле евреи, и метрики с паспортами это удостоверяют, – то кто же тогда эти, на гравюрах-фотографиях?..
Объяснение только одно, других не дано: Авраам родил Ицхака, Ицхак родил Яакова, Яаков родил двенадцать сыновей… и дальше, по цепочке, сначала до них в кафтанах с ермолками, потом до нас в костюмах с галстуками, в свитерах с джинсами.
Мудро устроен человек.
Разумно и дальновидно.
Будто заложено в него заветное семечко, что ждет своего часа для прорастания. Будто запрятан таинственный код жизни, который следует разгадать. Но подходит порой время, особые климатические условия – и прорастает семечко. Но звучит сигнал, внешне не слышный, и зашифрованный код вырабатывает ясные и осознанные поступки, о которых прежде не догадывался.
Это значит, наступил момент, пик, быть может, жизни: на него тебе подниматься, с него уже не сойти. Объявилась свобода выбора, великий Божий дар, и поманила одних, отпугнула других, уложила в постель мечущихся, нерешительных, обреченных на муки неиспользованной свободы под нестерпимые сердечные спазмы…
4
Отцы наши жили в вечном отказе.
Жили – не замечали. Жили – отмахивались. Жили – стонали. Жили – не жили.
В отказе от себя, от предков своих, от книг и песен, обычаев и обрядов, от Дома постоянного, в котором светло и просторно.
Не было у них ощущения Дома, а только – пристанища. Временного пристанища на неоконченном пути. В лучшие моменты приходила уверенность – я Дома, чтобы улетучиться от взгляда косого, слова дурного, намека прозрачного. А потому глушили себя работой, благополучием, цинизмом, самоуговорами, дутыми пузырями-идеалами. Глушили себя сами, и время глушило их.
Они недодумали, отцы наши, недомолились, недосмотрели и недоговорили.
Молча не научишься говорить…
Прислушайтесь: звучит вечный кадиш! По ушедшим, убегающим, укрывающим лицо свое, по заслоняющим глаза детям своим и внукам.
Нет вины на отцах наших. Есть беда на нас. Они хотели облегчить нашу жизнь. Они ее усложнили.
Приходит время, и ты стыдливо пишешь в анкете нетипичное имя деда. Подходит срок, и тебе намекают на странную твою особенность. Наступает момент, и не отвертеться от основного вопроса.
И вот тебе уже решать: еврей – не еврей. И тебе же: ехать – не ехать. И ловить слухи. Проклинать отъезжающих. Тайком прикидывать собственные возможности. Ждать подвоха от детей своих и раздваиваться, и расстраиваться, зарабатывать язву, гипертонию, психические расстройства.
Время такое выпало. Счет предъявлен к оплате.
Сильному – на радость. Слабому – на отчаяние…
5
1970-е годы:
"Вы не уедете до тех пор, пока Израиль не выведет свои войска с оккупированной территории". Полковние Григорьев.
"Вас, евреев, слишком много, мы вас не выпустим, мы вас здесь доконаем". Архипова Е. П., офицер МВД.
"Еще чего захотел! Он думал, что им откроют школы и театры! Русский народ выделил вам Биробиджан и поезжайте туда!" Прокурор Соловьев.
"Вас никогда отсюда не выпустят, вы здесь сгниете! Убирайтесь вон!" Полковник Кайя.
"Посмотрите на эту нахалку! Да как ты можешь ходить по русской земле и жрать русский хлеб!" Полковник Саслюк.
"Если не будешь вести себя тихо, сделаю с тобой то же, что сделал с Левинзоном. Я обещал ему тюрьму – он ее получил". Телицын, сотрудник КГБ.
"Я этого решения не понимаю. Надо направить вас на обследование в психиатрический диспансер". Психиатр Семенова.
"Мы не сможем вас отпустить, пока в Израиле не утвердится прогрессивный общественный строй…" – "Вы поедете не в Израиль, а в обратную сторону…"
Щелоков Н. А., министр внутренних дел СССР
"Стариков я еще понимаю. Но есть среди вас молодые, которые, дескать, хотят ехать на родину, изучать древний язык. Родина? А вы ее видели? Да вам так нужен древнееврейский язык, как мне лунное затмение…
Мы гуманное государство и не хотим, чтобы после нас оставались такие же документы, как после 1937 года. Но все, кто будет мешать нам строить светлое здание коммунизма и путаться под ногами, будут наказаны. Вам не следует забывать, что мы сделали с татарами…"
6
У дедов наших: один брат уходил, другой оставался.
Уходили от нищеты, страха перед погромами, от удушливой атмосферы черты оседлости. Оставались в привычном месте, у родных могил, в окружении друзей и родных.
У отцов наших: один брат уходил, другой оставался.
Уходили от холода, голода, рек пролитой крови, от неизбывного ужаса времен Гражданской войны. Оставались в плену у обстоятельств, в заботах о пропитании, с любовью к тому, что невозможно покинуть.
И мы также. Брат уходит – и брат остается.
Один взваливает на плечи неподъемный груз, делает то, чего не сделали отцы и деды, другой пропускает очередь, оставляя на долю детей своих.
Вчера, сегодня, ежедневно – брат прощается с братом.
Так было. Так есть. Так будет.
Никто за нас не станет жить. Никто не пройдет этот путь. Или мы, или потомки наши…
Но мы дождемся.
Вот увидите, мы еще дождемся!
Не мы – дети с внуками.
В "Шереметьево", в международном аэропорту, откуда год за годом отправлялись в Израиль, на самом видном месте будет стоять памятник "Взлетающий еврей".
Поверьте! Я верю в это…