Страница 23 из 48
Может быть, во всем свете не было существа, менее приспособленного воспитывать пять взрослых братьев, чем эта мечтательная, полувзрослая девочка. Но, по крайней мере, она делала, что могла. Постепенно она оформилась во взрослую девушку с пышными волосами, стремительную в домашней работе, но с приступами рассеянности, порой впадающую в транс над горой овощей. Она жила больше ожиданием, чем домом: мистер Джолли и его книги погубили ее. В редкие часы отдыха она делала высокую прическу, втискивала тело в облегающее платье и садилась у окна, или уходила далеко в поля — там она сердцем впитывала поэзию, иногда набрасывала пейзажи нежными, как снежинки, мазками.
Для остальных деревенских девушек Мать была особым случаем, но их тянула к ней, как ни странно, сила ее фантазий. Ее безумная веселость, ее изобретательность, остроумие и элегантность манер, должно быть, интриговали и сбивали их с толку в равной степени. Когда они собирались вместе, временами случались и ссоры, и слезы, они ревновали и обзывались. Но избранный кружок девушек Кведжли, в котором Мать была раздражающим центром, продолжал существовать. Ходили по кругу книги, организовывались экскурсии, острые язычки ставили в тупик юношей. «Бити Томас, Ви Филлипс — мы постоянно подшучивали над ними. Бог знает, что мы вытворяли. Были просто ужасными ».
Когда братья стали достаточно взрослыми, чтобы ухаживать за собой, Мать ушла в прислуги. Надев свою лучшую соломенную шляпку, с обвязанной шпагатом коробкой в руках, семнадцати лет, стройная, полузадумчивая, полувозбужденная, она одна вышла в мир больших домов, которые в те дни почти целиком поглощали ей подобных. Посудомойка, горничная, няня, уборщица в богатых домах по всему западу — там она увидела роскошь и изысканность, которые никогда не смогла забыть, и к которым она некоторым образом принадлежала по рождению.
Понятие Госпожа, как и понятия Любовь и Театр оставались с нею до конца ее жизни. Из-за нее эти понятия прилипли и к нам. «Настоящая Госпожа не будет такого слушать, — часто говорила она, — Госпожа всегда сделает вот так». Тон ее голоса, когда она обращалась к этим темам, становился полным благоговения, благовоспитанности и тоски. Она говорила о стандартах культуры, уровня которой мы и не надеялись никогда достичь, и только сетовали о невозможности совершенства.
Изредка на кухне, например, перед жалкой пищей, которую едва наскребли, Мать заносило в дальние уголки памяти. Тогда в ее подернутых дымкой глазах появлялся огонек, а телу возвращалась особая осанка, она легко раскидывала по столу тарелки и грациозно переплетала пальцы…
— На обед они так накрывали каждое место; персональный прибор каждому гостю… — Мы угрюмо усаживались за свою зелень с беконом: теперь не существовало способа ее остановить. — Серебро и салфетки обязаны лежать строго, как положено, полный комплект около каждой тарелки… — Наши старые гнутые вилки должны были выстраиваться по линеечке, а не валяться беспорядочно по всему столу. — Прежде всего дворецкий подал бы суп (хлюп-хлюп) и начал бы обслуживание с дам. Потом бы последовала речная форель или свежая семга (шлеп-шлеп), слегка приправленная зеленью и соусом. Затем вальдшнепы, а может быть, цесарки — о да, и запеченный окорок обязательно. И холодная ветчина в буфете тоже, если желаете. Конечно, только для джентльменов. Леди никогда не едят много, лишь чуть-чуть. Почему нет? — О, это считалось дурным тоном. Затем повар присылал фиалковые пирожные и, непременно, грецкие орехи и фрукты в бренди. Вам бы, конечно, с каждым блюдом подавали вино, причем каждое в свой бокал… — Ошеломленные, мы слушали, скрипя зубами и глотая слюни в пустые, голодные желудки. Тем временем Мать напрочь забывала о нашем собственном супе, который тут же убегал и гасил огонь.
Но у нее были и другие рассказы о жизни Большого дома, которые мы находили все же менее раздражающими. О череде балов с их блестящей публикой, о сверкающих свечами люстрах. (Мы вычищали бочку огарков на следующее утро.) А еще о помолвке мисс Эмили. (Ну и картинка же она была — нам позволили глянуть на нее одним глазком с лестницы. Чтобы сделать ей прическу, приезжал парикмахер из Парижа. Платье украсили тысячей жемчужин. На галерее разместились скрипачи в черных сюртуках. Все джентльмены — во фраках. Затем танцы — полька, тустеп, шотландка — о, мои милые, меня уносило прямо на небо. Мы толпились на верхней площадке, подслушивая; я знаю, я тогда была дрянной девчонкой. Я подхватила буфетчика и потащила его танцевать. «Пошли, Том», — и мы танцевали в коридоре. Но дворецкий увидел нас и надавал нам пощечин. Ужасный человек, этот мистер Би…)
Перед балами у девушек начинались длинные, тяжелые дни: подъем до восхода, вас знобит от желания спать, но нужно разжечь двадцать-тридцать каминов, потом подметать, скрести, вытирать пыль и полировать — пусть это уже делалось, нужно делать снова; перемыть пирамиды хрусталя и серебра; стремглав носиться вверх-вниз по лестницам: и еще эти несносные звонки, которые начинают звонить без конца как раз в тот момент, когда вам наконец удается чуть-чуть дать передохнуть ногам.
Заработок был пять фунтов в год, за четырнадцать часов работы в день и маленькую мансарду для провального сна. В остальном — служебные помещения в подвале с кастовой системой, более жесткой, чем в Индии.
И все равно под лестницей шла нормальная жизнь, это было «дно», но с теплом и одеждой, обильным столом, накрытым для всех, уютно бок о бок, с жареным мясом и кружкой портера каждому. Руководимые деспотичным или подобревшим от джина дворецким, и порой едким, а порой веселым разжиревшим поваром, молодая стайка девушек, конюхов и лакеев бурлила и варилась в одном бульоне. Случались ухаживания в коридорах, жгучая любовь в прачечной, пламенные поцелуи за шторами зеленого сукна — такие приключения и свидания заполняли редкие часы, когда ряды бронзовых колокольчиков молчали.
Как Мать вписывалась во все эти дела? — думал я. Что могли сделать с нею те королевы гостиных с аккуратными пальчиками, чопорные горничные, царственные повара, свирепые няни — все те, кто помыкал ею, озорной, с неразберихой в голове, полной сверкающих фантазий, глупенькой, полуразбуженной интересом ко всему вокруг? Она была чем-то абсолютно вне их мира и часто становилась причиной раздражения. Но она пользовалась популярностью внизу, в холлах, стала чем-то вроде и талисмана, и клоуна; к тому же она была красива, необыкновенно хороша в то время. Вероятно, она даже не догадывалась об этом, но ее фотографии ясно показывают правду; а она только удивлялась, что ее замечают.
Два рассказа особенно ясно отражали ее эмоциональность. Я помню их очень хорошо. Каждая история — не более чем инцидент, но когда она рассказывала их нам, они звучали восторженно, что не позволяло нам считать их избитыми. Мне пришлось выслушивать их множество раз, особенно в последние ее годы. Но при каждом повторении она вспыхивала и сияла, опускала взгляд вниз, на свои руки, с удивлением, снова и снова переживая те две необыкновенные встречи, которые на мгновение подняли ее над Анной Лайт, прислугой, на трон из мирта.
Первый случай имел место в конце века, когда Мать работала в доме в Кавистоне. «Это было старинное здание, ну, ты знаешь, очень обшарпанное, темное и довольно примитивное. Но они принимали много гостей — не только знатных, но из всех слоев общества, даже иногда чернокожих. Их хозяин объездил весь мир и был джентльменом с характером. Мы никогда не знали, на что напоремся в следующий момент, — это временами надоедало нам, девушкам.
Ну и вот, однажды зимой они устраивали большой прием, и дом был переполнен гостями. Было слишком холодно, чтобы пользоваться туалетом на улице, но всего один туалет располагался в доме, в конце коридора. Прислуга не имела права пользоваться им, конечно, но я решила, что заскочу туда на секундочку. Но, представь, только я протянула руку к двери, она внезапно распахнулась. И за ней, огромный, как слон, стоял индийский принц, в тюрбане и с драгоценными камнями в бороде. Я почувствовала себя ужасно, знаешь ли — я ведь была всего лишь девушкой в доме — хорошо бы, чтоб земля поглотила меня. Я сделала реверанс и сказала: «Извините, Ваше Высочество», — я чувствовала себя парализованной, ну, ты же понимаешь. Но он только улыбнулся, сложил руки на груди, низко поклонился и ответил: «Пожалуйста, мадам, входите». Я гордо подняла голову и вошла, и воспользовалась туалетом. Вот так. И почувствовала себя Королевой…»