Страница 10 из 160
— И холодно… как ты думаешь, далеко она уйдет?
— Кто? — Нат, похоже, успел позабыть про альву. — А… а какая разница?
— Никакой… или от голода сдохнет, или от холода. Может, встретится кто на этой дороге, кто прибьет быстро и безболезненно. Главное, что не ты, верно?
Нат отвернулся.
— Вот ведь как интересно выходит. Ты ее ненавидишь, а руки марать опасаешься. Предпочитаешь, чтобы кто-нибудь другой и за тебя…
— Я…
— Нат, я уже говорил. Если тебе эта девчонка так мешает, то убей ее. Сам. Собственными руками. А не перекладывай это на других.
Отпрянул.
Хотел было ответить что-то, но промолчал. И губу прикусил для верности.
— Ну так как? — поинтересовался Райдо.
Никак, похоже.
— Я… я ее ненавижу, — Нат стиснул кулаки. — И скажете, у меня причин нет?
— Есть, — согласился Райдо. — Но ты не думал, что и у нее есть причины ненавидеть тебя?
Этого нежная Натова душа вынести была не в состоянии.
Сбежал, только дверью хлопнул. Вот щенок. Распустился в конец, решил, что раз Райдо болеет, то он в доме хозяин… бестолочь лохматая… Райдо высунул голову в раскрытое окно.
Холодно.
И хорошо, что холодно… во двор выйти, что ли? Посмотреть на треклятый водосток, который забился… и еще на кур, вон, возятся в грязи… если есть куры, то должны быть яйца.
Яичница.
С беконом.
Ему вредно, ему положены бульоны и овсяная каша на воде, но жила предвечная, неужели умирающему откажут в такой малости, как яичница с беконом?
Надо только спуститься на кухню… а Дайне велеть, чтоб в комнате порядок навели, а то стыдно же…
Но уходить Райдо не торопился, лег животом на подоконник, осторожно, чтобы не потревожить тварь внутри, и тварь, с которой он постепенно начал сживаться, поняла.
Отступила.
Позволила вдохнуть сырой промозглый воздух. И дождь еще начался, словно по заказу, серый, сладкий. Райдо ловил капли языком, как когда-то в далеком детстве, и по-детски же радовался, что рядом нет матушки, которая запретит…
…а на кухню он спустился к ужасу Дайны и негодованию кухарки. И яичницу потребовал.
И бульона.
И чтобы козу нашли. Он ведь вчера еще поручил найти козу, но поручение не исполнили.
Нет, определенно, в доме пора было навести порядок.
На чердаке против опасений было сухо.
Пахло свежим деревом, и запах этот успокаивал.
Сумрачно. Свет проникает в узкие чердачные окна, пылинки пляшут, и Ийлэ, вытягивая руку, ловит их. А поймав, отпускает.
Идет, переступая с доски на доску, осторожно, и дом в кои-то веки молчит. Это молчание… неодобрительное? Он думает, что Ийлэ его предала?
Неправда.
Он первым… но Ийлэ не держит зла. В конечном итоге, стоит ли ждать верности от дома, если старые друзья… не было друзей, никогда не было. Ей лишь казалось, что…
Оборванные мысли.
И лоскуты прежней довоенной жизни из воспоминаний или старых сундуков, что стоят вдоль стены. Ийлэ знает, что в сундуках — ее куклы, и удивляется, как уцелели они. Дом ведь не умер, держится корнями за землю, дышит паром, выдыхая лишнее тепло в трубу, которая ведет на крышу. Там, внутри, клокочет дым. Ийлэ прежде нравилось думать, что в трубе обретаются драконы. И она, прижимаясь к кирпичу, вслушивалась в шорохи, в голоса их… слышала что-то.
А теперь?
Ничего.
Но у трубы отродью будет теплей. Ийлэ поставила корзину на пол и сама села рядом.
— Ш-ш-ш, — она приложила палец к губам, обветренным и сухим. И палец этот тоже обветренный и сухой… мама бы велела смазывать губы маслом, а руки… руки уже никогда не будут прежними. Наверное, это правильно, поскольку и сама Ийлэ тоже не будет прежней.
Она вытащила отродье, завернутое в белые тряпки.
Непривычное.
От макушки больше не пахло лесом, но молоком…
— Тиш-ш-ше, — губы плохо слушались, Ийлэ слишком давно не разговаривала, да и какой смысл в беседе, если тебе не ответят? Отродье точно не ответит.
Мелкое.
Бесполезное. И все еще живое. Ийлэ положила его на сгиб руки. Разглядывала… сколько раз она разглядывала это сморщенное личико, пытаясь разделить его черты на свои и…
…который из них?
…все псы похожи друг на друга.
…и если так, то быть может, Ийлэ повезло и в отродье нет той, порченой, крови…
…Ийлэ повезло бы, родись оно мертвым. Так нет ведь, живет. Цепляется за жизнь крохотными ручонками, молча, упорно.
— Сейчас, — Ийлэ наклонилась к приоткрытому рту.
Силу отродье пила.
И напившись, пожалуй, досыта, уснула. Темные длинные ресницы слабо подрагивали, пальцы шевелились, и кажется, отродью снился сон. Хорошо бы, светлый.
В детстве Ийлэ видела очень светлые сны.
Про драконов из печной трубы. Или про ромашковых человечков, которые обретаются на старом лугу… про стрекоз и бабочек.
Про кукол, которые оживали и устраивали чаепитие…
Безумная мысль, но… в тех снах царило удивительное спокойствие.
Ийлэ, вернув отродье в корзину, поднялась.
Сундук.
Шершавая крышка, сухая, прямо как кожа на собственных ее ладонях. И мелкие трещины на ней — рисунком… замка нет. Да и от кого запираться?
Чужих здесь не было. Вот только и своих не осталось.
Крышка открылась беззвучно.
Снова лаванда, но мешочки старые, рассыпаются пылью в руках, и на пальцах остается не запах — тень его… пускай. Так даже лучше.
Кукольный стол, который папа привез с ярмарки… скатерть шила мама… стулья… и к каждому — чехол, который сзади завязывался кокетливым бантиком… посуда… чайник, помнится, она еще тогда в саду потеряла. Искала долго и еще дольше горевала, пока отец не вырезал другой.
Здесь он.
Краска облезла.
И сервиз не весь. Крохотные тарелки, и чашки с ноготок. Блюдо. Вместо пирога — хлебная корка. А в кукольный кувшин можно набрать дождевой воды.
…под старым окном по-прежнему лужа собралась. Ийлэ, сев на пол, собирала воду пальцем, подталкивая к кувшину.
Это игра такая.
Замечательная.
И все остальное — тоже игра… кукол рассадить.
— Доброго дня, найо Арманди, — она вытащила фарфоровую красавицу, которая изрядно утратила красоты. Лицо ее потемнело, волосы свалялись. А ведь и вправду чем-то напоминает супругу добрейшего доктора. — Я рада видеть вас. Мы так давно не встречались. Печально, неправда ли? Не сомневаюсь, у вас есть о чем мне рассказать…
Она кое-как пригладила всклоченные волосы куклы, усадив ее во главу стола, но тут же передумала и сдвинула стул.
— Вы здоровы? А ваши прелестные дочери? Надеюсь, с ними все хорошо? Конечно, конечно… что же с ними могло случиться? Мирра…
…у этой куклы глаза стерлись.
А у второй — рот.
— Нира… счастлива повидаться… как у меня дела? Ах, помилуйте, как могут быть дела у альвы, которая… нет, об этом не будем. Вы ведь слишком нежные существа, чтобы разговаривать с вами о всяких ужасах…
Ийлэ мазнула ладонью по щеке.
От ладони все еще пахло лавандой и, пожалуй, пылью, но почему-то эти запахи, в сущности своей самые обыкновенные, одни из множества ароматов, ее окружавших, порождали спазмы в горле.
И слезы.
Но плакать она не станет.
— И вы здесь, найо Тамико… — плюшевый медведь с оторванной лапой не желал сидеть ровно, и Ийлэ пришлось подвинуть его стул к самой стене. — Надеюсь, все ваши кошки войну пережили? Не все? Черныш скончался? Бедняга… уверена, вы похоронили его достойно. Слышала, у вас колумбарий кошачий имеется. Это так мило… но присаживайтесь, будем пить чай… да, жаль, что матушка моя не может составить вам компанию. Не сомневаюсь, вы скучаете по ее обществу…
Она вытащила хлебную корку. Крошки отламывались с трудом, но Ийлэ старалась.
— Но она отсутствует по очень уважительной причине… видите ли, она умерла.
Плюшевый медведь все одно заваливался на бок.
— Да, да, найо Тамико, — Ийлэ в очередной раз вернула медведя на место. — Умерла. Прямо как ваш дорогой Черныш… хотя, что это я… он ведь от старости издох, а маму убили. Горло перерезали. Представляете?