Страница 11 из 15
На следующий день Женька оказался в палатке первого отряда. Шел тихий час, но все были одетые — кто раскидывал карты, кто просто базарил, Белый же в паре с Потапом склонился над настольным футболом.
— А вот тебе! Еще! Получи! Го-ол!
Девяносто девятый держал оборону, однако опыт и напористость побеждали. При появлении Женьки Потап оставил игру.
— Явился, значит?! Ну, иди сюда… Белый, это он. Который травить умеет.
— Вижу, не слепой…
Белый смотрел на Женьку с прищуром, вроде как оценивал.
— Курить хочешь?
— Не курю, — ответил Женька.
— И не пьешь?
— Нет, не пью…
— Тогда, наверное, дрочишь. Дрочишь ведь, а?
Насельники палаточного жилья дружно захохотали, а Женька почувствовал, как щеки заливает краска.
— Ладно, садись… И расскажи нам чего-нибудь.
— Чего рассказывать-то? — выдавил Женька, сожалея о своем визите.
— Да чего хочешь. Ты же всякие байки знаешь, так поделись с пацанами…
Белый улегся на койку, остальные тоже устроились поудобнее. Можно было уйти, вряд ли его удерживали бы. Но если он сумеет завладеть вниманием…
Вряд ли этих обалдуев увлек бы Вальтер Скотт, а «Графа Монте-Кристо» они могли видеть в кино. Он остановился на истории, которую стопроцентно не знали: «Могила Таме-Тунга». Гости с других планет, таинственное племя, необъяснимые способности… Одна из способностей, к слову сказать, как раз и заключалась в возможности выстраивать жизнь по своему хотению. Для этого члены племени высекали на камне письмена на языке, которому обучили пришельцы; затем камень летел в бурную реку, исчезая в волнах, а жизнь выстраивалась так, как было начертано на каменных скрижалях. Любая война, даже с превосходящими силами противника, выигрывалась племенем без особых усилий, лишь благодаря освоенной магии. И повествуя в красках о всесильных обитателях джунглей и могиле их вождя Таме-Тунга, Женька ощущал себя одним из них. Молотил языком так, будто высекал письмена на камне, даже вспотел от усилий, так что в финале почувствовал, как по спине сбегает теплая струйка.
— Складно базлаешь! — крутанул головой Потап. Он взглянул на Белого, вроде как ища поддержки.
— Годится… — осклабился тот, после чего замершие обитатели палатки задвигались, тоже выражая одобрение. На завтра его пригласили опять, попросив страшное. Он пересказал «Падение дома Эшеров» Эдгара По, да только палатка старших, похоже, жила другими интересами.
По окончании на физиономии Белого вдруг заиграла сальная ухмылка:
— Видели, как медсестра Лидка за физруком бегает? Вчера на танцах прямо висла на нем, сучка!
— Не светит ей, — скептически отозвался Потап. — Физрук на старшую вожатую глаз положил.
— А я бы засадил этой Лидке! Только не даст же, дура!
Женька одеревенел. Вроде пройдя теоретический курс «науки страсти нежной», на практике он был неопытным юнцом, и ему совсем не хотелось слушать о том, как армяшка Вазген таскается в березняк со столовской раздатчицей. Чем они там занимаются?! Да уж не соловьев, бля, слушают! Бараются они, на весь лес крики слышны!
В тот раз он сбежал, чтобы не поддерживать тему, но спустя пару дней гром таки грянул.
— А про е…лю слабо? — ехидно ухмыльнулся Белый. — Читал, небось, такие книжки? Вижу: читал! А тогда — базлай! — Он заполз под одеяло. — Давай, давай! Хоть вздрочнем, если уж Лидка не дает…
Женькин язык буквально замерз. Да, в запасе был и Боккаччо, и Мопассан, только «сказитель» просто не владел речью, к которой привыкли насельники палатки. Да и Белый, шаривший руками в паху, был так омерзителен…
— Не знаю я ничего такого!
Он вскочил с табуретки и пулей вылетел на воздух, успев услышать взрыв хохота за спиной.
Пришлось отсиживаться в будке лесного поста. Попав во власть игры воображения, он пытался подзывать дятлов, дробно стучавших по стволам, говорить с лисицей, на которую наткнулся однажды, да вот беда — лесная живность шарахалась от него и тут же убегала или улетала. Похоже, лес жил своей жизнью, о которой Женька имел слабое представление. Представление имела Лорка, и если бы та была рядом… Они вообще могли бы навеки поселиться в лесной глуши, в стороне от гнусных людишек. Лорка научила бы его общаться с братьями меньшими, собирать дары леса, и они бы сделались лесными властителями.
Однажды на полянке в березняке он едва не налетел на Вазгена: тот лежал на клетчатом одеяле, какое выдавали пионерам третьего отряда, и обнимал рыжую раздатчицу. Женька тут же шмыгнул за куст. На карачках отполз подальше, потом встал в полный рост, пошагал прочь, — и вдруг остановился. Происходящее за спиной притягивало, настойчиво требуя: вернись и досмотри! Поколебавшись, он решил взобраться на дерево, благо с собой был бинокль. Выше, еще выше, и вот, наконец, удобная развилка, где можно устроиться.
Приложив к глазам бинокль, он разглядел сквозь ветви клетчатое одеяло, полуголого Вазгена и раздатчицу, что возилась с молнией на юбке. Откидывая ее, рыжая тряхнула полной ногой, но тут подул ветер, ветви заколыхались, и картина исчезла. Усмирив дрожь в руках (еще бы!), Женька прильнул к окулярам, чтобы вскоре увидеть волосатую спину, ходившую ходуном. Рыжие локоны были разметаны по одеяльным клеткам, треугольником торчал запрокинутый белый подбородок, а спина двигалась все чаще.
И тут снизу прозвучало:
— Как там, клево бараются?
— Что?! — очнулся Женька.
— Во что! Я спрашиваю: вставил ей армяшка? Расскажи, тебе ж оттуда виднее…
Внизу под деревом торчали Потап и еще парочка ребят из первого отряда. Троица ухмылялась, запрокинув головы, и как-то сразу стало ясно — Женька пропал. Его несостоявшийся рассказ был мельчайшей мелочью в сравнении с этим позором, уж лучше было умереть…
— Как, большой у Вазгена? — похохатывал Потап. — Наверное, с полметра ялда!
— Ты уж приди, расскажи обо всем! — подпевали приятели. — Сам-то подсекать любишь, а рассказывать — не хочешь!
— А потом мы тебе «пять на пять» устроим! Да, пацаны?
— Такому подсекальщику — обязательно!
А Женька выискивал площадку для приземления. Не хотел сползать по стволу, лучше было сигануть подальше, чтобы перелететь через головы и скрыться в лесной чаще.
Он так и сделал. Но отсиживаться в лесу не стал: возвращаться-то придется, а тогда первоотрядники наверняка устроят публичную порку.
Вернувшись в отряд, Женька вытащил из-под койки чемодан, быстро покидал туда содержимое тумбочки. После чего рванул к ограде. Перекинуть чемодан, перелезть самому, и — бегом к автостанции.
7
В начале июня, когда школа закончилась, а впереди, переливаясь всеми цветами радуги, маячили три длиннющих месяца, его заловил во дворе Мурлатый.
— Слышь, шкет… Дело к тебе есть.
— Какое дело?
— Такое… На сто рублей.
Оценивающе оглядев Севку, Мурлатый цвиркнул слюной.
— Хотя не знаю, потянешь или нет?
— Почему не потяну?
— Ты же ссыкун!
— Я ссыкун?!
— Конечно! Почему на махаловки не подписываешься?
— Мне Зема говорит, чтоб драться не ходил…
— Зема говорит! Короче, подходи завтра за столик, базар будет.
Севка действительно не ходил махаться с кладбищенскими, с которыми враждовали испокон веку. Жили заклятые враги за кладбищем, отделявшим Новый Городок от обширного квартала разномастных частных домов, где прогуливаться было смертельно опасно. Из-за любого штакетника могла высыпать кодла с пиками и кастетами и, опознав чужака, избить или подрезать (бывало, и до смерти забивали). Городок отвечал по принципу «око за око», с его улиц кладбищенские тоже попадали когда в больницу, а когда и на то самое кладбище. Если же градус вражды подскакивал до кипения, районы схлестывались стенка на стенку, и тут уж в ход шли цепи, заряженные гвоздями «поджиги», даже обрезы. Севка сделал, наверное, десятка полтора «поджиг», используя прочные металлические трубки, что слямзил со сталелитейного. Хотя дело было не столько в трубках, сколько в том, как сделана самодельная стрелялка. Севка знал особую пропорцию расплава свинца и олова, которым заливалась сплющенная с одного конца трубка; и отверстие для запала он делал особым образом. Поэтому его самопалы были безотказны, стреляли кучно, а вот другие «поджиги», случалось, разрывались прямо в руках, увеча незадачливых стрелков.