Тереза

Он быстро кивнул. Верно. Он и художник, и музыкант — когда как. Не желает ли сударыня взглянуть на его ателье? Поскольку она не пожелала даже ответить на вопрос, он опять завел речь о своих путешествиях. Ведь он побывал не только в Италии, но и в Париже, Мадриде и Англии — как художник и музыкант. В оркестре он может играть чуть ли не на всех инструментах, от флейты до большого барабана. Ах, что за город Мадрид, таинственный и романтичный! Но — Рим, Рим превосходит вообще все города! К примеру, катакомбы — миллион скелетов и черепов глубоко под землей. Не слишком уютно себя чувствуешь, прогуливаясь там. Если заблудишься, то пропадешь. С одним из его приятелей такое случилось, но его все же удалось спасти. А Колизей, этот громаднейший цирк, вмещавший сто тысяч зрителей. Теперь там развалины, и над ними светит луна… Естественно, только ночью, ха-ха-ха!

Они почти подошли к дому Терезы, когда она попросила его остановиться, в ответ на его просьбу назвала свое имя и адрес, а кроме того, назначила день свидания — ровно через две недели. Она заметила, что он следовал за ней на некотором расстоянии и стоял на углу, пока она не скрылась за дверью.

За эти две недели от него пришло три письма. Первое было вежливым и галантным, во втором, в более шутливом, — он называл Терезу «принцессой» и «вашим высочеством» и подписался: «Казимир, великий барабанщик, флейтист и подмастерье с патентом». Зато в третьем письме уже чувствовалась нежность, и подписано оно было, словно по рассеянности, инициалами — «К. ф. Т.».

Они встретились, как и было условлено, на сквере у площади Звезда Пратера. Дождь лил как из ведра. Казимир явился без зонтика, в романтично накинутой на плечи пелерине. В кармане у него лежали билеты на вечернее представление в «Театре Карла». О, эти билеты достались ему бесплатно, он близко знаком с директором и еще кое с кем из труппы. Встречаются иногда в ресторанах или на гулянках в ателье. Ну, слово «гулянка» не надо понимать так уж буквально. Но правду сказать, временами бывает довольно весело, хотя, конечно, далеко не так весело, как в Париже на таких встречах, во всяком случае, не так раскованно. Там закатили однажды бал для художников, на котором натурщицы танцевали вообще без ничего, а некоторые — что, пожалуй, было похлеще, — завернувшись лишь в прозрачные ткани красного, голубого или зеленого цвета.

Так он занимал ее по дороге в театр. Места у них оказались во втором ряду третьего яруса. В тот вечер давали оперетту — поставлена она была не намного лучше или хуже, чем те, что Тереза видела в Зальцбурге. Некоторые сцены были довольно смешными, но слова, что Казимир нашептывал ей на ухо, заставляли Терезу то смеяться, то заливаться краской, а когда он в полутьме зала начал позволять себе лишнего, она потребовала прекратить. С этой минуты его словно подменили, он вел себя прилично, тихо сидел на своем месте до конца и даже не отвечал на ее вопросы, что, естественно, тоже было своего рода игрой.

Когда они после спектакля вышли на улицу, было еще светло и дождь продолжался. Они направились в ближайшее кафе и уселись в нише у окна. Тереза принялась листать иллюстрированные журналы, а Казимир с большим интересом следил за игрой на биллиарде, давал игрокам советы и даже сам попробовал один раз ударить, но неудачно, обвинив в этом плохой кий. Терезе показалось странным, что он так мало уделяет ей внимания, и, когда он вновь взглянул на нее, она проронила, что, собственно, пора бы им идти. Он помог ей надеть жакет, лихо набросил на плечи свою пелерину, на улице раскрыл над нею ее же зонтик, но под руку не взял. Он был сдержан, чуть ли не меланхоличен, и она немного пожалела его. А когда они проходили мимо ярко освещенного ресторана, он бросил такой голодный взгляд сквозь высокие зеркальные стекла, что Тереза даже чуть было не пригласила его поужинать за одним из привлекательных, покрытых белоснежными скатертями столиков, но испугалась, что может его этим оскорбить или он — еще того хуже — возьмет и примет приглашение. Так, молча, и шествовали они рядышком, но при расставании на каком-то углу он заявил с неожиданным чувством, что не в силах ждать следующего свидания целых четырнадцать дней. Она пожала плечами. Иначе, мол, не получится. Но он не уступал. Ведь она же не рабыня! Почему им нельзя увидеться на какой-то часок в один из ближайших вечеров?

Тереза возразила, что рабыней, конечно, себя не чувствует, но она на службе и у нее есть обязанности.

Обязанности? Перед кем? Перед чужими людьми, которые ее эксплуатируют! Это ничем не лучше рабства. Нет, он ни при каких условиях не согласен ждать две недели. Не посмеют же они отказать ей в порядке исключения предоставить один свободный вечер в будни!

Тереза не уступила, но в душе признала его правоту.

Уже на следующий вечер Казимир прислал ей записку: дескать, он ждет ее на углу, им нужно срочно поговорить. Хозяйка дома при этом присутствовала и видела, как Тереза залилась краской. Ответа не будет, сказала Тереза посланцу. А Казимир до самого дня свидания больше не давал о себе знать.

Тереза стояла у входа в городской парк. Напротив, перед кафе на Ринге, за столиками под открытым небом сидели посетители и грелись на солнышке. Бледный мальчуган предложил Терезе купить фиалки. Она взяла небольшой букетик. Какой-то мужчина, проходя мимо, шепнул ей на ухо несколько слов — совершенно недвусмысленное предложение, выраженное так грубо, что она не осмелилась даже обернуться. Тереза покраснела до корней волос, но не только от злости. Уж не потеряла ли она рассудок, почему живет, словно рабыня или монахиня? Как все мужчины на нее смотрели! Некоторые оглядывались, а один, красивый, элегантный господин, несколько раз прошелся мимо нее — очевидно, ждал, долго ли еще она будет стоять одна. Вероятно, даже хорошо, что Казимир не пришел. Бедняк из бедняков, к тому же еще и шут гороховый — и вдруг именно он? Отчего же? Ведь она может и выбирать.

Но тут как раз подошел Казимир — в очень светлом летнем костюме, не от лучшего портного, что было заметно, но хорошо на нем сидевшем. Как обычно, с мягкой шляпой в руке, другая рука в кармане, он шел легко и свободно. Она улыбнулась ему и обрадовалась. Он поцеловал ей руку; они прогулялись по аллеям городского парка, постояли на берегу пруда, поглядели на детишек, кормивших лебедей. Казимир рассказывал о каком-то парке в Париже и о пруде, по которому он однажды вечером катался на лодке и в ней же заночевал под сенью искусственной скалы.

— Надеюсь, не в одиночестве? — ввернула она.

Для убедительности он прижал руку к сердцу:

— Даже не помню, дела давно минувших дней.

Терезе уже надоело слушать о Париже, Риме и прочих больших городах. Если он так по ним тоскует, то пусть туда и отправляется. Он крепко прижал ее локоть к себе и предложил выпить по чашечке кофе на веранде курзала.

Они сели за маленький столик, и Терезу вдруг охватил до смешного позорный страх, что ее увидят здесь в обществе Казимира и сообщат «хозяевам». От этого слова, промелькнувшего в ее голове, она склонила голову, и Казимир, сидевший в весьма светской позе — положив ногу на ногу и куря сигарету, — сказал ей прямо, что происходит в ее душе. Она тихонько покачала головой, но едва удержалась от слез.

— Бедное дитя, — проронил Казимир и решительно добавил: — Это не может больше продолжаться.

Он подозвал кельнера, расплатился, монетки звонко и весело звякали на мраморной столешнице, потом они спустились по широкой лестнице в городской парк. Он поведал Терезе, как по ней истосковался. Только в работе находил какое-то успокоение. Рассказал о картине, которую сейчас как раз пишет, — фантастический ландшафт, «тропически-утопический», и о других полотнах, которые уже почти придумал, — «картины о родине».

— О родине?

Да, странным образом у него тоже есть место, которое он может назвать родиной. И Казимир стал рассказывать о маленьком немецко-богемском городишке, где он родился, о своей матушке, которая и ныне живет там, овдовев — отец его был нотариусом, — о пестрых цветочных грядках в крошечном палисаднике, где он играл ребенком. Потом и Тереза стала рассказывать о своей семье, об отце-генерале, застрелившемся из-за ущемленного честолюбия, о матери, которая под чужим именем пишет романы для крупных газет, о брате-студенте, члене студенческой корпорации. А сама она — почему бы ей не признаться? — была однажды помолвлена с офицером, родители которого не разрешили сыну жениться на бедной девушке. Но об этом ей не очень хочется говорить, грустно вспоминать. Казимир не настаивал.