Страница 15 из 18
Когда иссякли товары для обмена, набеги приняли дикий характер: обманом и насилием курсанты отбирали у старушек еду и убегали — женщины стояли в немом ужасе, не понимая, как такое может происходить.
Сегодня Женечка попытался остановить налетчиков. Скандал случился перед остановкой. Четверо курсантов, прихватив пустые вещмешки, направились к двери вагона. Женечка своей высоченной фигурой перегородил им дорогу — стоял молча, скрестив на груди руки. Идущие поначалу ничего не поняли.
— Курсант Иевлев, не строй из себя Христа, видели мы таких!
Женечка не двинулся с места. Паровоз начал резко сбавлять ход. Они взъярились:
— Уйди с дороги, ленинградец, не доводи до греха!
Женя не реагировал.
Тогда они решили освободить себе дорогу силой. Один из четверых ударил Женю в подбородок, да так, что хрустнули зубы. Женечка не ответил на удар, просто отошел от двери и сказал:
— Таких, как вы, ленинградцы давили, как крыс. Люди умирали от голода, но на грабеж не шли.
В ответ раздался грубый смех и жестокие слова:
— Не укоряй нас, сказочник.
Эшелон остановился. Трое курсантов, раздвинув двери, побежали к станции. Один — тот, кто ударил, остался.
Женечка лег на полку и заплакал. К нему подошел оставшийся, попытался успокоить:
— Извини, друг, черт попутал. Мы же с тобой из одной казармы.
Обычно красивое лицо Женечки было не узнать, и дело не в слезах — в мучительной гримасе исказились взгляд, лицо, являя даже не обиду, а глубочайшую горечь страдания; я подумал: такие люди должны жить вечно, это они восстают, защищая добро от зла. Подошли с Юркой и забрали Женечку к себе, наверх; потеснились, и он остался с нами.
А на станционном базарчике произошел безобразный случай. Курсанты сбили с ног хрупкую старушку. Почти безжизненная, она упала в обмороке на землю, а два ее бидона с родниковой водой, принесенной из деревни, опрокинулись и раскатились в стороны. Женщину чуть не затоптали. Оказалось, она считала эту воду святой и поила ею бесплатно красноармейцев из проезжавших на фронт эшелонов. «Гунны!» — сказал по поводу происшедшего Юрка.
Поглядывая в сторону Женечки, мы старались шутить, припоминая смешные эпизоды из детства, школьные проделки. Женечка вроде спал. Оказалось, нет — лежал с закрытыми глазами и слушал нас. И вдруг заговорил:
— Господи, как я завидую вам, какие вы жизнелюбы. Я, наверно, чертовски вам надоел. Простите. Скучно вам со мной, молчальником. Нет, я не про сейчас, и в училище…
— Что ты, Женечка! — возразил я.
— Нет-нет, не говорите, я себя знаю. Вот вы не раз просили рассказать о блокаде. Я расскажу. Месяц я проработал в госпитале. Раненых кормили крошками, заваренными кипятком. Никто не роптал. Было холодно — октябрь, дров не хватало. Дистрофия, цинга. Каждое утро из палат выносили покойников. Кто-то не выдерживал, терял рассудок. Всем снилась еда. Мне тоже. Нас с сестрой каждое лето мама вывозила на море, и я увидел необыкновенный сон: будто я в Крыму, вижу много-много фруктов — пахучие персики и груши, черный виноград… Представляете? Чудо!
Ленинград каждый день бомбили и обстреливали из орудий, но все же это не передовая. Госпиталь находился в здании Горного института на Васильевском острове — когда раненые засыпали, я забирался в пустынную библиотеку и при огарке читал — это успокаивало, прогоняло мрачные мысли, наполняло верой. Прочел я всего одну книгу, Фраермана «Дикая собака Динго». Как она попала в институтскую библиотеку? Она потрясла меня — чистотой, добрым вниманием людей друг к другу. До сих пор, как вспомню, становится лучше на душе…
18 мая. Двенадцатый день. Эшелон остановили в открытом поле. Всем приказали выйти из вагонов и построиться. Пришли начальник эшелона и комиссар. Оглядев хмурым взглядом лица курсантов, начальник эшелона громко и четко произнес всего несколько слов:
— Кто вы — советские командиры или мародеры? Вы подумали, кого грабите? Матерей, чьи дети и внуки на фронте сражаются насмерть. Запомните! Кто совершит еще один уголовный проступок, будет немедленно предан военному трибуналу!
Презрительно сплюнув на землю, начальник эшелона повернулся и быстро зашагал к штабному вагону. Не промолвив ни слова, следом ушел комиссар.
— По вагонам! — прозвучала команда.
Понуро опустив головы, курсанты разошлись по теплушкам.
Эшелон простоял недолго, но достаточно, чтобы я успел испытать чувство стыда. Хотя бы потому, что ничего не сделал, не сказал ни слова против.
Поздно вечером вагон на разные голоса запел частушки — перешли на фольклор: более прилично, чем анекдоты.
Начальство осудило мародеров. Но из курсантов — никто! Как никто не оценил и поступка Женечки. Почему Шурка не заставил свою братию прекратить набеги? Я считал его честным парнем. Женечка раскрыл нам тайну. Обидно было узнать, но Шурка поддался: его подкармливали.
По этому случаю Юрка рассказал историю. Отец его поступил учеником на завод, где трудились его дед и прадед. Это было еще до революции. Однажды дед обнаружил в кармане сына кусок материи для обтирки станка. «Как же так, ведь это чужое, не твое, а ты унес с завода?!» — строго спросил он. И побил сына.
Существует ли для курсантов такой водораздел?
На остановках мимо вагонов часто проходят женщины, поднимают повыше, чтобы мы рассмотрели, фотографии своих сыновей, дочерей, называют фамилии: «Может, где его (ее) видели?» Пройдет время, и уже наши матери будут приходить к идущим на фронт составам…
19 мая. Муром. Тринадцатый день в пути. Накормили горячим, вкусно. На станции поговорили с курсантами Челябинского танкового училища, их эшелон идет за нами — по-видимому, одним маршрутом. Курсант-танкист, с которым я когда-то случайно познакомился в Челябинске, рассказал, что перед отправкой всем выпускникам присвоили звание старший сержант и прямо на заводе выдали «тридцатьчетверки». Здорово! В училище ребят обучали на таких же машинах — это хорошо. Но все не так просто: оказалось, каждая машина имеет свои особенности — в двигателе, ходовой части, вооружении, поэтому, как танк поведет себя в бою, заранее сказать нельзя. По прибытии эшелона к месту назначения они сразу же двинутся в танках на фронт, и за это время каждый должен освоить свою машину. Да, у всех свои сложности.
Ночью Юрка рассказал мне о своей первой любви. Юра любил Катю, свою одноклассницу. Катя была влюблена в Юру. Вдруг девятиклассник Юра сошелся с соседкой по квартире Кирой, женщиной лет на пятнадцать старше его. Юра приходил к Кире, когда ее муж Егор, машинист электровоза, находился на работе.
Кира стала первой женщиной в жизни Юрки. Когда он пытался произносить красивые слова, она всякий раз перебивала: «О любви, мой юный друг, не говорят, а просто любят». Но увы, тайное часто становится явным. Муж неожиданно заявился домой. Приключился скандал. Он крепко избил Киру и в ночной рубашке выбросил в коридор, сказав: «Пускай соседи поглядят на распутницу!» Утром муж протрезвел, внял мольбам Киры и простил ее. А насчет «гимназиста», как он поименовал Юрку, сказал: «Пусть лучше не попадается на глаза — забью!» Вскоре Егор и Кира переехали в другой дом. На этом история «Юра + Кира = любовь» закончилась.
Уезжая на фронт, Юрка написал письмо Кате, пообещал: «Останусь жив — будем вместе». Но когда я спросил: «Так и будет?» — он промолчал.
Жизнь — странная штука, это уж точно. Все мы чокнутые. Объяснение, очевидно, одно: мы сами себя не понимаем. Что определяет наши поступки? Желание, рассудок, сердце? Скорее всего, желание. Это основной мотив поведения человека. Но прав ли я?
Слушая рассказы ребят о подружках, я казнился: а где же моя? В седьмом классе я прочитал Мопассана, в восьмом — Куприна, в девятом — Толстого, в десятом — Тургенева, но, встречаясь с женщиной, терялся. Намеки, неприкрытые призывы стать мужчиной… — я не знал, как поступать в подобных ситуациях, и, наверно поэтому, был им не интересен.
Все ближе фронт, все чаще одолевают мысли о будущем. Оно, это будущее, уже не кажется, как раньше, этаким многоцветным сказочным ковром, поэтому говорим о нем все реже, но мысль не остановишь. Снова и снова приходило на ум предложение Зины; оно было искренним, она не пыталась просто спрятать меня в тылу, пришел бы и мой черед, а командиров тоже убивают. Может, действительно я поступил как дурак? Правда, помимо всяких «за» и «против», было одно «но», о котором, скорее всего, Зина не знала — моя национальность. На этой колокольне всегда найдутся звонари.