Страница 13 из 18
Я смотрел на веселые лица курсантов — и ни в одном не заметил каких-то тревожных предчувствий, в них светилась пылкость высоких патриотических чувств, мы грезили героическими поступками, каждый готов был броситься на вражеский дзот, мечтал стать командиром.
Удивительный вечер… Читали стихи, пели, играли на рояле, гитаре, мандолине. Не было отбоя от желающих выйти на сцену. В поведении курсантов, пожалуй впервые, появилась раскованность.
Навсегда сохранился в памяти тот последний вечер в училище. Особенно его последние минуты, когда весь батальон, 600 курсантов, стоя, запел под оркестр: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»
Не забыть и день отъезда. Все прошло торжественно, с подъемом. Колонной по четыре, плечом к плечу мы прошли по плацу, отдавая честь знамени училища.
Почему-то мы долго стояли перед воротами, их вот-вот должны были открыть. И тут я увидел Зину. Она приблизилась к колонне, увидела меня и, не таясь, подошла, обняла и крепко поцеловала. Незаметно сунула бумажку с адресом, тихонько проговорила:
— Дай бог тебе остаться в живых, курсант. Извини за грубость. Я буду молиться за тебя. Приедешь на фронт, напиши.
В горле застрял комок — от неожиданности, волнения, нежности, от сознания значимости этой минуты.
— Спасибо!.. За все… Стендаля я обязательно прочитаю. Я запомнил: «Юность — время отваги». Постараюсь… Спасибо тебе! — Я обнял ее.
Ахнули ребята, но промолчали: не до того.
«Спасибо, милая Зина!» — повторю и сегодня.
Широко открылись ворота. Перед выходом я еще раз обернулся, высматривая ее сквозь колонну курсантов. Зины нигде не было. Когда колонна вышла на улицу, Фоня все же не удержался, промычал что-то вроде: «На бабца и зверь бежит». Скотина. Никто из курсантов его не поддержал.
Колонна двинулась по улицам Тюмени. Впереди гремел барабанами и трубами оркестр. Почти все командиры пришли на проводы, некоторые прошли с нами всю дорогу до вокзала, и каждый пожелал нам поскорее стать командирами, нашел невероятно теплые, искренние, добрые слова.
На станции нас ожидали готовые к отправке вагоны. Мы надеялись, что вместе с нами поедет Артур, — хотели избавить от него училище. Не вышло. Он проводил нас до вагона, пожал всем руки и пожелал стать героями. Когда вагон тронулся, курсанты зашумели: «Вот гад! Оставили калечить новичков. Таким, как он, надо бы запретить жить среди людей…»
Первые майские дни сорок второго. Поезд набирал ход. 600 восемнадцати-, девятнадцатилетних парней — батальон курсантов Тюменского военно-пехотного училища — отправились на запад, чтобы сразиться с врагом…
Глава третья
Заметки по пути на фронт
Май 1942 года
9 мая. Третий день в пути. Проехали Свердловск. Задержка на станции четыре часа. Наелись досыта — кто просил, давали добавку. Отправил маме телеграмму. На вокзале много беженцев-москвичей. С некоторыми удалось поговорить. Они оставили Москву в тревожные октябрьские дни сорок первого, а теперь их не пускают обратно. Люди без жилья, без еды, как жить дальше — не знают, шлют телеграммы правительству, пока безрезультатно.
Наш эшелон — двадцать пять товарных вагонов, в каждом 25–30 курсантов. За паровозом — штабной вагон и открытая платформа с зенитными установками, еще одна платформа с зенитками — в хвосте. Интендантство и санитарный пункт — в середине состава. Наверно, так сейчас формировали все воинские эшелоны, учитывая страшный опыт сорок первого.
В училище нам выдали сухой паек на пять суток. Съели все подчистую за три дня.
Эшелон прямо-таки летит, почти не задерживаясь на небольших станциях. Все задаются вопросом: почему такая спешка, даже не дали закончить училище. Видно, немец сильно ударил и кому-то понадобилась наша помощь. Пусть мы еще незрелые солдаты, но чему-то полезному для войны нас обучили.
11 мая. Ижевск. Пятый день в пути. Куда нас везут? Начальство отмалчивается — военная тайна. Я залез на «голубятню» — верхнюю полку — и предался воспоминаниям. Душа насыщена картинами прошлого, они цепко держат и, видно, не скоро отпустят. Конечно, самое радостное из последних событий — приезд мамы в Тюмень. Ну зачем, зачем я уговорил ее уехать! Спасибо ротному, что отпустил проститься… Встречи с Зиной… — светлые, иногда грустные. Как она смеялась! Хотелось крикнуть: «Как ты хороша!», — а я молчал, силясь найти возвышенные слова, или бормотал что-то скучное, обыденное. Какой я все-таки… Неужели она права и это правда, что на переднем крае солдат живет неделю?..
Из «партера» раздались голоса: просили спеть что-нибудь довоенное — все знали, что довоенные песни я люблю больше. Решил пошутить и на какой-то мотив с воодушевлением, как в пионерские годы, запел такое, чего никто не ожидал: «Всегда вперед, плечом к плечу, идем на смену Ильичу…» Кто-то рассмеялся, а кто-то даже поддержал. Спел «Катюшу», еще несколько песен, все охотно подхватывали. После меня пел и играл на своей вновь обретенной гитаре Рыжиков. Вагонные концерты стали чуть ли не ежедневной традицией почти до самого конца пути на фронт.
Я не певец-профессионал, но все же таковым меня признали командиры — лучшим запевалой училища. Голос я унаследовал, наверно, от дедушки, маминого отца. Он работал литографом, пел в хоре синагоги в Житомире, затем стал кантором, мама много о нем рассказывала.
12 мая. Агрыз. Шестой день в пути. Стояли недолго. Целые дни курсанты режутся в карты. Половина, если не больше, всех разговоров — как лучше набить брюхо, остальные — о бабах. За шесть дней кормили горячим один раз. В пути нам выдают сухой паек: кислый кисель, сухари, чуть-чуть сахара, воблу и махорку. Дымят ребята вовсю. Ругают начальство. Вечером, ближе к ночи, опять идут анекдоты.
— Почему все хохочут, ведь что ни анекдот — то мерзость, — адресуюсь к Юрке, он лежит рядом на полке. — Всегда после них чувствуешь, что ты хуже, чем есть.
— Точно, — соглашается Юрка, — столько грязи, что не отмыться. Действуй, как я: не обращай внимания, пусть пошляки хохочут. — И неожиданно спрашивает: — Скажи, у тебя есть девиз, которому ты всегда стараешься следовать?
— Есть: «За правое дело». А твой?
— Мой: «Сначала — дело, а потом — слово».
— Юрка, так все-таки куда нас везут? Ты же в роте у нас самый умный, все так считают.
— Скорее всего, на юг. Вот увидишь: доберемся до Средней России и товарняк повернет на юг. Возможен и другой вариант: Сталин — с помощью Жукова! — убрал немцев от Москвы, и теперь решил вызволить Ленинград. Как только прибудем в Москву — получим оружие, сядем в самолеты и через несколько часов вступим в бой.
— Ну, это уже Жюль Верн.
Не обращая внимания, Юрка начал, как всегда, проигрывать варианты:
— Мы с тобой пропустили два фронта: Калининский и Западный. А может, чем черт не шутит, мы понадобились Жукову? Отогнал немцев от Москвы и задумал погнать их дальше — до Берлина, а Сталин поддержал идею. Печать, правда, называет эти два фронта самыми тихими. Сомнительное клише: «бои местного значения» — напоминает ситуацию у Ремарка. Ты читал «На Западном фронте без перемен»?
Я кивнул:
— Страшное дело! Неужели и нас ждет подобное?
— Сомневаюсь, — задумчиво возразил Юрка.
— Почему? Война она и есть война, пощады ждать никому не приходится.
— Тут ты прав. Осенью сорок первого на Урал стали привозить тяжелораненых, чудом вырвавшихся из окружения. Нас, окончивших школу, направили на один месяц в госпитали. Там я такого насмотрелся и наслушался — хоть стреляйся! Но я все равно рвался на фронт — отомстить за всех. Что ни боец — герой нашего времени! То, что перенесли эти люди в первые дни боев, не сравнить с переживаниями героев Ремарка. Тогда, в Первую мировую, царствовала пехота — в атаках и контратаках протыкали штыками животы друг другу. Не то сейчас. Куда страшнее! Бомбовые удары авиации, мощная артиллерия…
— И командует всем — твой любимец Жуков!