Страница 18 из 79
Ну, были еще и матросы. «Революционные матросы». Эти отличались от «запасников» тем, что в силу мелководности Балтийского моря, его причудливой конфигурации Балтийский флот немцам было крайне легко «запереть», как на замок, в Финском заливе. Что они и сделали.
Поэтому, в отличие от петроградских «запасников», из которых все же время от времени кое-кого удавалось посылать, выпихивать на фронт — подпитывать редеющие в боях основные части, матросы Балтийского флота всю войну — с четырнадцатого по семнадцатый год — практически вообще не воевали. Поэтому и разложились они сильнее, чем «запасники», хотя вроде бы сильнее разложиться уже невозможно.
Но матросы смогли. Поэтому они стали более революционными, чем «запасники». И именно из них был составлен эшелон, который под командованием самого революционного из них — матроса Дыбенко (герой революции, в СССР даже марки почтовые с его портретом выпускали: заслужил, лохматенький) был послан «большевиками», самим Лениным (!) на защиту «революционного Петрограда».
Кстати, другой герой революции, бывший дворянин М.Д. Бонч-Бруевич, так охарактеризовал революционный отряд Дыбенко, посланный ни защиту власти «большевиков», так как он был единственной военной силой, которой они тогда располагали (другие «защитники революции, славных завоеваний Октября» были еще хуже): «...Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными «братишками» и не внушал мне доверия: достаточно было взглянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами, чтобы понять, что они драться с регулярными немецкими частями не смогут. И уж никак нельзя было предположить, что такая «братва» будет выполнять приказы...
Мои опасения оправдались... Вместо борьбы с немцами разложившиеся матросы занялись раздобытой в пути бочкой со спиртом...»
А тем временем части «ландвера» — тех самых резервистов и «второочередников» — неспешно дошли до самых предместий Пскова, откуда их командир выслал в город, на железнодорожную станцию разведдозор — узнать, разведать, есть кто-нибудь в городе или еще нет.
Этот разведдозор очень напугал своим видом р-р-ре-волюционных матросов во главе с небезызвестным героем революции отважным матросом Дыбенко -— тех самых, с «перламутровыми пуговичками на клешах». Только одного вида -сторожевого дозора, составленного из нескольких пожилых немецких солдат, увиденного «надеждой и оплотом революции», «товарищами матросами», «Балтийскими матросами» на приграничной станции, хватило герою и его своре с лихвой, что называется, «выше крыши», «по самое нельзя». Хватило настолько, что 23 февраля 1918 года посланный и пришедший на «фронт» из Петрограда целый эшелон, набитый несколькими сотнями разнузданной, пьяной, до зубов вооруженной винтовками, пулеметами, гранатами, при нескольких орудиях, матросни впал в панику, быстро погрузился в вагоны (орудия при этом бросили: не до них было — шкуры геройские спасать надо было) и удрал. На несколько недель эшелон совершенно пропал из виду, и нашли его только через полмесяца за тысячи километров от Прибалтики — на Волге, в Самаре, где матросня продолжала пьянствовать, грабить и насиловать. Дыбенко коммунисты хотели сначала расстрелять, но ничего, обошлось. Впоследствии этот день (23 февраля по новому стилю) объявили праздником, Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота (Военно-Морского Флота, наверное, потому, что удрала в тот день с фронта именно матросня, все-таки относившаяся к флоту, недаром же у нее были клеши те самые «с перламутровыми пуговичками», -— тельняшки и бескозырки с ленточками). Так как в тот день Петроград остался совсем без защиты от «германских орд» (днем ранее, посылая «братишек» Дыбенко, Ульянов-Бланк-Ленин горько констатировал все тому же бывшему дворянину Бонч-Бруевичу: «Вам с вашими товарищами надо немедленно заняться соображениями о мерах обороны Петрограда. Войск у нас нет. Никаких», тот истерический, визгливый, картавый вопль на всю страну Ульянова-Бланка-Ленина «Отечество в Опасности!» привлек к себе внимание немалого числа и патриотически настроенных русских граждан, записавшихся добровольцами в Красную Армию.
Среди них был и настоящий русский интеллигент, сын поляка и немки, Бронислав Владиславович Каминьский.
Кстати, что касается, данного утверждения. Никто не оспорит того факта, что создатель всемирно известного объемного «Словаря русского языка» (который и сегодня, более чем через полтораста лет после своего издания, считается самым полным и актуальным словарем, наиболее сочно, ярко и красочно отображающим все внутреннее богатство разговорного и литературного русского языка, все его нюансы) Владимир Иванович Даль является русским, русским интеллигентом. Это так. Это факт. Но фактом является и то, что Владимир Иванович Даль по своей крови вообще не русский, а, если уж быть таким принципиальным, датчанин. Его отец приехал в Россию «на хлеба», на выгодную работу, а остался в России на всю жизнь. И сын лютеранина Иоганна Даля стал русским патриотом, православным интеллигентом Владимиром Ивановичем Далем, имя которого навечно неразрывно с самим понятием «Россия».
...Бронислав Владиславович Каминьский отдал Красной Армии долгих три года своей молодой жизни (кстати, не очень активно отдавал: в писарях все больше да штабных, в тылу), демобилизовавшись из нее только в начале 1921 года. Вернувшись в Петроград, откуда он и ушел в армию, Каминьский опять стал студентом, теперь уже Петроградского химико-технологического института, но проучился там недолго, так как горькая и безысходная нужда — главенствующая реальность советской жизни, советской действительности — заставила его вскоре оставить институт и пойти устраиваться на работу «за кусок хлеба». Все же, подыскивая себе такую работу, Каминьский постарался при этом выбрать ее профиль как можно ближе к своей будущей специальности, и поэтому он устроился работать на Петроградский химзавод, где и проработал до 1930 года, когда смог восстановиться в институте, продолжить и наконец-то завершить в нем свое образование. Бронислав Владиславович окончил Ленинградский химико-технологический институт по специальности инженер-технолог химического производства. По призванию своему и увлечениям был типичным «технарем», активно участвовал в работе Ленинградского клуба техники, дискутировал и переписывался с молодыми и уже известными инженерами и учеными из других стран, которые в середине — конце двадцатых годов принимали активное участие в работе этого маленького, своеобразного международного научно-технического форума. Наверное, он был тогда по-настоящему счастлив — молодой, талантливый инженер-химик, с «полетом творческой мысли», не без «Божьего огонька таланта» в восторженной душе, где причудливо перемешались немецкие аккуратность, собранность, уравновешенность, тщательность и здравомыслие, польские изящность, утонченность, набожность и романтичность и русские удаль, безоглядность, непрактичность и доверчивость...
* * *
«Товарищи» таких терпели, но не долго. Уже в 1935 году Бронислав Каминьский был исключен из ВКГТ(б) за «неправильные высказывания относительно политики партии по вопросам коллективизации сельского хозяйства и ликвидации на селе кулачества как класса». Это был первый «звонок» Брониславу Владиславовичу Каминьскому. Сейчас уже неизвестно, правильно ли он понял его значение. Судя по тому, что Каминьский продолжал трудиться на прежнем месте работы и никуда не уехал из Ленинграда, он «не понял». А зря. Потому что в 1937 году Каминьский был арестован «за связь с польской и немецкой разведкой». Вот они когда сказались — папа-поляк и мама-немка. В этом случае уместно предположить, что если бы родителями у него были, ну к примеру, гречанка и португалец, то у Каминьского была бы обнаружена «связь с португальской и греческой разведкой». Привезли Бронислава Каминьского в столицу государства рабочих и крестьян город Москву, где и разместили в Бутырке, и вскоре уже осужденный «зэка» Каминьский со сроком 10 лет в «столыпинском вагоне» был отправлен за Урал. Бериевская, 38-го года, амнистия застала Каминьского в Нижнем Тагиле, где его сначала расконвоировали на ссылку и поселение, а вскорости и отпустили подчистую. Ну, не совсем подчистую — «с поражением в правах». В славном городе Шадринске Каминьский стал работать на местном химзаводе технологом по производству спирта. Передвигаясь в поисках подходящей норы для «лишенца» по «эс-эс-эс-эру» в западном направлении, Бронислав Каминьский в начале 1941-го осел со сбоим «поражением в правах» в глухом закутке Орловской области — поселке Локоть. Там Каминьский устроился работать инженером на местном спиртзаводе.