Живодерня

 Я захожу на Живодерню и выпускаю из клеток трех ее обитателей: двух собак и кошку и вытаскиваю их во двор. Кстати, я не говорил: у каждого из них на шее моток веревки с биркой, на ней ножом выцарапана большая буква «Ж» - это своего рода мой знак. Я скрупулезен в своих делах.

 Я вытаскиваю их, взяв рукой за эту веревку, и беру Инструменты. Животные смотрят на меня сначала с легким непониманием и недоверием, а затем и с нескрываемым ужасом – поверьте, они прекрасно все осознают и предчувствуют свою скорую погибель. Они даже не пытаются напасть на меня.

 Они пробуют бежать, но Каратель, Разящая Пика и Бумеранг знают свое дело. Они протыкают, вырывая куски шерсти с мясом, крошат и кромсают. Они выкалывают глаза и вспарывают животы, выпуская кишки. Потом в дело вступает Большой Нож – он отсекает головы. Трава краснеет от крови, в грязи пузырятся сизые внутренности.

 Я закрепляю мясницкие крючья на гвозди, вбитые в стену Живодерни, и подвешиваю на них своих жертв. С них капает кровь. Я вбиваю в землю колья и насаживаю на них отрезанные головы с оскаленными от ужаса мордами. Смотри, Смерть – это жертва тебе! Пусть сегодняшняя Охота будет удачной.

 Я вытираю руки о траву – они в крови, шерсти и слизи. Аккуратно очищаю Инструменты. Обезглавленные трупы моих жертв болтаются на осеннем ветру, стукаясь о стену Живодерни. Я чувствую, как остальные ее обитатели бьются в своих клетках, не находя покоя, - они чуют кровь своих соплеменников, они чуют свою собственную надвигающуюся смерть. И они чуют мое величие, мое превосходство над ними. Они чуют мою власть.

 Довольный я возвращаюсь в дом. Жертва принесена, а значит, Смерть на моей стороне.

 Дождь не кончается, похоже, это на целый день. Я же жду наступления сумерек – лучшее время, когда можно поохотиться, не привлекая к себе ненужного внимания. Убиваю время, ловя крыс. К вечеру у дома целый частокол из крысиных голов.

 Я выступаю незадолго до наступления темноты. У меня с собой прочная сетка, сплетенная из рыболовной лески, Душитель, Бумеранг и Каратель – на всякий случай.

 Я иду своей обычной дорогой – той, которой вчера шел на рынок, – через речку, через перелесок и старый аэродром. На другом конце аэродрома находятся гаражи, за которыми раскинулась довольно-таки большая свалка, куда нередко выкидывают отходы с мясокомбината, там постоянно копаются бродячие собаки, так что отловить один-два экземпляра для моей коллекции – не проблема, но на днях я видел целую стаю.

 Помните, как-то я вспоминал о родителях? Что ж, так и быть, поведаю вам и о них и о том, что с ними стало. Правда, скажу сразу, что толком-то я их и не знал: они были алкоголиками, их лишили родительских прав, а меня отправили в детдом. Но кое-что я все-таки помню.

 Помню, когда мне было лет пять, отец в припадке пьяного бешенства выволок меня из дома на улицу и, схватив за ногу, повесил вниз головой прямо над колодцем – мир в тот момент во всех смыслах перевернулся у меня в глазах. И, кстати, навсегда. Хорошо, прибежали соседи и отняли меня у отца. Хотя он, наверное, до сих пор об этом жалеет – уж поверьте мне, я это знаю точно, ха-ха-ха.

 И матери было на меня плевать. Она, как и отец, была все время пьяная и крыла меня матом, кричала, как же меня ненавидит. Насколько я знаю, она даже хотела меня придушить, когда я только родился, но я почему-то не задохнулся и уже тогда показал всем, что так-то просто меня не взять.

 Еще была бабушка. Она тоже пила с родителями и так же, как и они, ненавидела меня. Она называла меня маленьким выблядышем и все время ругалась на меня. Она говорила матери, что надо было меня не душить, а взять и стукнуть головой о стену – так бы я вырос дебилом, и государство хотя бы платило им за меня пенсию.

 Они закрывали меня в кладовке, когда пили, бывало, по нескольку суток я сидел в кромешной темноте среди собственных экскрементов и липкого страха; у меня никогда не было игрушек – ничего вообще, что есть у нормальных детей.

 Я рос среди ненависти. И вы, наверное, скажете: как же хорошо, что меня однажды все-таки забрали от них. Ха-ха-ха! Как бы не так!

 Детдом – не самое лучшее место для воспитания человеческих чувств. У детей, не знавших ласки родителей, не было ни малейшего повода любить вообще кого-то, а, в особенности, друг друга. Как не было его и у воспитателей, называвших нас маленькими гаденышами и ублюдками. В этом мире все ненавидели друг друга: дети – детей и взрослых, взрослые – взрослых и детей. Там не учили ничему тому, что вы считаете хорошими вещами. Там каждый был сам за себя и все постигали только одну науку – выживать. А что вы хотели? Именно там я и понял: всему миру плевать на нас, ведь мы – отверженные дети. Мир проклял нас и отправил в изгнание.

 Хотя, может, оно и к лучшему: там я научился кое-чему. Я научился ненавидеть. Скажу вам, это очень ценное качество. Во многом, лишь благодаря ему я сейчас и рассказываю вам все это.

 Позже я научился убивать. Я начал с лягушек и голубей. Лягушкам я отрывал лапки, голубям – крылья и головы. Позже я стал мучить более крупных животных – и это приносило мне огромное удовольствие. Может, потому что мы были в чем-то похожи. Такие же затравленные. Такие же слабые и испуганные. Нет ничего приятней, чем уничтожать подобных себе. И я осознал свое превосходство над ними. Я мог причинить им боль, я мог убить.

 Я потратил пять лет, чтобы научиться ненавидеть и заставить других считаться со мной. И тогда я решился на побег. Я просто понял – пора. Нужно было кое с кем посчитаться, нужно было доказать им, что теперь я уже далеко не жертва, более того, теперь я сам – Охотник. История с Одноглазым меня тоже многому научила. Я основательно подготовился и рванул из детдома при первой же представившейся возможности – думаю, никто там особо не горевал по этому поводу.

 Все время, что я провел в детдоме, мне не давала покоя мысль о том, как я отомщу своим родителям. Теперь, оказавшись на свободе, я не мог жить без нее. Старые обиды давали о себе знать. Они должны были ответить за мою боль. Наступила пора боли для них.

 Я приблизительно помнил, где мы жили, в детдоме перед побегом я узнал точный адрес. Ну что ж – время мести пришло.

 Да, вы, конечно, можете спросить меня: как это одиннадцатилетний ребенок может убить своих родителей? Я мог. Я научился этому. И я был рад. Тем более что я был уже далеко не ребенком.

 Ха-ха-ха, план мой был предельно прост, но сколько в нем было сакрального для меня смысла! Я нашел их. Они по-прежнему пили, не просыхая. Это было мне на руку.

 Тем летом я долго следил за их домом, и однажды ночью залез в него через незакрытую форточку. У меня были только канцелярские ножницы и больше ничего. Но в моих руках и это было страшным оружием.

 Они напились и спали. Я зарезал их всех во сне: ненавистного отца, ненавистную мать и ненавистную бабушку. А потом я поджег дом. Больше моего гнусного прошлого не существовало.

 В конце того же лета я уехал в соседний город, то есть сюда, и нашел место, где бы я мог жить. Здесь же я основал Живодерню. Как вам такой расклад, а? Я наконец-то был по-настоящему счастлив: я научился убивать, я научился главному – жить с ненавистью. Я сделал ее своей верой.

 Вот так. С такими мыслями я вышел на Охоту. Думаю, Каратель, Душитель и Бумеранг думают о том же. Ступив на путь Смерти, нужно служить ей до конца. Ну, да ладно.

 Я пересек аэродром, трава была влажная – дождь только кончился – и мои ботинки отсырели. Ерунда. Сейчас главным делом была Охота.

 Я прошел мимо большой кучи мусора и свернул к гаражам. Они виднелись метрах в пятидесяти в тусклом свете единственного прожектора. Сразу за ними начиналась свалка.

 Завыла собака. Я замер, прислушиваясь. Ветер шелестел в перелеске позади меня, в городе гудели редкие машины. И я услышал лай. Сначала залаяла одна собака, потом вслед за ней другая. Ага, мои жертвы были там, где я и ожидал их отыскать. Удача. Я, перехватил Инструменты поудобнее, и со всех ног помчался туда.