Страница 17 из 27
- Ну и ладно, зови прислугу, ужинать будем – Никифоров, вывернув большим пальцем пробку из бутыли, налил полную чарку. – Пей! –
Появившийся, как из ни - откуда лакей, учтиво спросил – Что изволите барин?-
Ощущая за пазухой плотно набитый деньгами кошель, Никифоров подмигнув Коренному, громко сказал – Гуляем, мечи на стол все что есть, девок зови, водки, вина! Эх! Зальем тоску вином Иван Иванович, помирать теперя что- ль? Проспимся и в путь, до дома недалече!-
- Да, что было - то было, гуляем!- поддержал его Коренной, расстегивая на крутой шее косоворотку. – Зови девок, плясать хочу!- крикнул он исчезающему за прилавок в кутью лакею. И пошло - покатилось, понесло - поехало. Отправив Косых с лошадьми в Рыбное, три дня гулял Никифоров с Коренным в Сметаниной деревне. Три дня и три ночи в пьяном шальном угаре спаивали они всех, кто заходил в кабак, одаривали питьем и угощением без меры. Немало слез пролили обласканные ими женщины, когда по - утру четвертого дня собирались они в отъезд. Уж больно хороши мужики были. После этого неуемного веселья как - то отошло, отлетело все ранешнее, как и не было его вовсе. Не говорили больше о том они никогда, но с тех пор по жизни рука об руку шли. Потому и поднимались в гору их дела, что Коренной способствовал Никифорову во всех его коммерческих начинаниях, за что последний всячески способствовал росту его карьеры. Так и пролетели годы, немало стоило денег Никифорову, что бы помочь другу стать головой в селе. Но и немало труда Коренной положил, что б у его друга, ни каких препон в его делах не было. А дела то у него разные были. Все шло – бежало к обоюдному удовольствию, спокойно и ровно, пока не прошла молва о золотом песке на речках таежных. Пока не появились старатели и не повалил пришлый народ в Рыбное. Вот тут и началось. Загорелись глаза, когда голь перекатная на грязные ноги бархатные портянки мотать стала. Засвербило внутри – как так? Они, коренные ангарцы, этой земли хозяева, а не знали, не ведали, что золотым песком она полна. И теперь эти пришлые, варначье, рожи каторжные, расползаясь по тайге как мураши, выносят из нее песок золотой да самородки. Нахально хапают, нагло и дерзко себя ставят перед местным людом. Это- ж надо! Одна из ватаг, выйдя по осени из тайги, в кабаке Рыбинском прилюдно бабу раздели догола, за каждую тряпку песком платили. Сама раздевалась. Другие, выйдя, по лавкам прошлись, приоделись в бархат да шелк, а одежонку таежную, порты рваные да прокопченные у костров приказали отправить в стирку, аж в сам Париж! Почтмейстер за сердце схватился от эдакой дерзости, а поделать ничего не мог, оплачено – сполняй!
Медленно вторгаясь в жизнь ангарского народа, золотодобытчики безвозвратно крушили сложившийся вековой размеренный уклад его жизни. Традиции людей, привыкших тяжелым трудом добывать свой хлеб, ломались под напором лавины разномастного люда, вдруг нагрянувшего и из грязных ладоней сыпавшего самородное золото. Обесценивая труд таежных охотников, охотники за удачей развращали народ, но это были, как в народе говорят, еще только цветочки. Слух о золотоносных местах быстро докатился до Петербурга, горных дел промышленники, влиятельные особы при дворе Его Императорского Величества, купцы и прочие состоятельные люди всех сословий щедро вложили средства в разведку месторождений и загудела ангарская тайга. Мелкие ватаги бродяг – старателей затерялись в потоке соревнующихся между собой хорошо организованных разведочных партий сплошным потоком хлынувших в эти места. Получив в Горном Приказе разрешение на изыскания золота, они, открыв свои резиденции в близлежащих деревнях и селах, по весне нанимали сотни наемных работников приезжавших со всей России и, снабдив всем необходимым, отправляли в тайгу. Запестрела таежная глухомань починными столбами и явочными ямами, пробив два три шурфа и взяв пробы, партии уходили дальше, закрепив для своих хозяев навсегда золотоносные места. Следом шли приглашаемые для отводов участков чиновники и отводчики Горного Приказа, а уж затем разворачивалась приисковая добыча золота. Село Рыбное и деревня Мотыгина, стали воротами в золотую северную тайгу. Сюда шли обозы с провиантом и инструментом, здесь формировались и набирались наемные рабочие для приисков, все это резко, бесповоротно и окончательно изменило жизнь ангарцев. Громко зазвучали имена первых золотопромышленников открывших богатые месторождения – Машарова, прозванного таежным Наполеоном, братьев Котовых, Орозова, Мытарева, Воробьева. Открылись и заработали, давая невероятно богатую добычу первые прииски. Пуд, два пуда, три пуда золотого песка снимали в день, оглашая свою удачу стрельбой из пушек приисковые смотрители и управляющие. Приисковые рабочие выполнив урочную работу, подав на золотомоющую машину сто, сто двадцать тачек к двум – трем часам по полудню, имели право на неурочную старательскую добычу и продолжали мыть лотками уже лично для себя. Золотая лихорадка покатилась своей беспощадной волной по Приангарью.
*
Все лето деревни и села ломились от наезжего люда, но самое прибыльное время, наступало осенью. Рабочие приисков, получив расчет, выходили из тайги. Почти каждая изба к этому времени особо готовилась, хозяева запасались спиртным и сьестным припасом. До самого Покрова, а то и дольше превращались они в кабацкие заезжки. Где и накормят, и напоят, и спать положат. Оголодавшие по женскому телу мужики золота не жалели. Деревенские бабы, вдовые да гулящие, под напором золота, быстро освоили древнейшую профессию. Не желая огласки своих дел, выходили они в тайгу на встречу старательским и приисковым рабочим. Строили в тайге шалаши, пекли шаньги, коими потчевали гостей. Понеслась срамная слава о горе «шанежной», да о шалашовках, только не останавливала она никого. Мужние женки и те, нужду испытывая, уходили на «шанежную» с молчаливого согласия запойных мужиков. Пришлые, таежных законов не признавая, стародавние, из поколение в поколение передаваемые охотничьи угодья рушили и зорили. Зверь и соболь уходил из тех мест, где вгрызались они в золотоносные ручьи. Не было ни какой управы на этих хитников. Те, кто пытались отстоять свои угодья, пропадали в тайге. Тихий злобный ропот катился по коренным ангарцам. Копилась ненависть и чесались кулаки у мужиков. Не раз уже в драках проливалась кровь. Старосты отписывали о тех безобразиях голове. Волостной голова жалобам ходу особого не давал. До поры придерживал и из волости до губернии они вообще не доходили. Куражились старатели и в кураже своем порой золотом платили за все - для Никифорова сплошной прибыток. Уже три кабака при избах заезжих открыл и еще пять, только в Рыбном заложил. Ямской извоз по Ангаре под себя подмял, потекли тоненьким ручейком пески золотые и в его карман. Однако видел и понимал он, что мимо него золотой рекой проносится неслыханное богатство. Тогда то и решили они с Коренным, что не справедливо это. Ладно наемные, да приисковые. Те расчет получив, львиную долю в кабаках да лавках оставляли. А бродяги – хитники? Что сами по себе в тайге золото промышляют, делиться должны, отдавать часть им, потому как - на их земле они мошну набивают, на их исконно ангарской земле кровью и потом их предками политой. Надежных людей подобрали десяток, желающих попортить крови пришлым, хоть отбавляй было. Косых ту десятку возглавил. Крест целовали на верность Никифорову, животом клялись.
В конце лета пошли они старательской тропой, на одном из притоков реки Шаарган наткнулись на ватагу. Миром подъехали, вроде как поговорить, мужики работу побросали, собрались у зимовья. Старшой их вышел, в руках топор, видно только топорище насадил. Косых будто не понял, а может, задумал так, пальнул в упор из шомполки картечью. Полголовы снесло, рухнул старатель, так с зажатым в руке топором и умер. А Косых с коня спрыгнул и к остолбеневшим мужикам. – Таперь я у вас старшой! – Окруженные конными вооруженными людьми старатели молча приняли условия. – Половина добытого золота – дань за выход из тайги - Тут же под ружьями, старательскую казну из сундучка вынули, ровно половину отмерили и забрали.