Вагнер

То, что Вебер, заимствовав сюжет своей оперы из сборника «Книги о привидениях», все-таки уговорился с автором либретто, поэтом Фридрихом Киндом изменить трагический конец на счастливый, то, что вся Германия распевала до тошноты «Девичий венок» (Зотов перевел его «Спешим приветствовать тебя, любезная подруга») все это мещанство романтизма. То, что Вебер выступил как замечательный мастер оркестра, в значительной мере революционный (отзыв Платена: «искусственная фейерверочная махинация», Тик — «оглушительно, как удары по доскам»); то, что уже увертюра — неустарелая до сих пор, — прибегает к изобразительным средствам, а в самом построении «зингшпиля» есть уже принцип «музыкальной сцены», так нужный потом Вагнеру, — все это наоборот здоровая и имеющая будущее сторона романтической оперы. Критика сразу определяет слабое место этого первого варианта музыкального подвига, свершить который было суждено уж не Веберу, а Вагнеру.

Великий фантаст и незаурядный музыкант Э-Т-А. Гофман ставит Веберу в упрек отсутствие «внутренней драматической правды». И этот упрек остается. Может быть, и сам Вебер предчувствовал его. К числу самых важных высказываний его о музыкальных задачах его дней относятся его слова: «разве вы думаете, что настоящему композитору можно сунуть в руки текст, как школьнику яблоко? Новейшее время все более строго определяет эту ответственность музыканта за общее содержание его оперы, и мы стоим на том пункте, с которого надо уже требовать от более универсального немецкого музыканта как обязанность, чтобы он сам делал свой текст».

…Но Вагнер пока занят только музыкой «Стрелка». С «хором стрелков» из III акта Вагнер познакомился еще в Эйслебене в исполнении военного духового оркестра. В Дрездене он бродит вокруг цильмановского оркестра в «Большом саду», переживая звуки с нервностью, имеющей в себе что-то, нарушающее норму. «Нарастающее в увертюре «Фрейшюца» «С» как бы переносило меня, непосредственно и прямо, в царство ужасов».

Вагнер на всю жизнь запомнил и Вебера-человека. Любопытно, что когда мать Вагнера впервые показала его (ему было тогда 9 лет) Веберу, то Вебер спросил мальчика — чем хотел бы он быть? «Может быть, музыкантом?» — Мать Вагнера ответила, что Рихард страшно увлекается «Волшебным стрелком»— но что ничего, указывающего на музыкальную одаренность, она в своем сыне не открыла. — Сам Вагнер отмечает, что «ничто не захватывало его с такою силою, как музыка «Фрейшюца»… «но как это ни странно… его не влекло к изучению музыки». — Он «играет» со своими сверстниками в «Фрейшюца», изготовляя «курьезные костюмы и маски». К 1824 г. относится первая его попытка художественного самостоятельного творчества: пьеса для кукольного театра, навеянная тем же «Фрейшюцем» и рыцарскими сказками — жестоко осмеянная его старшими сестрами.

…Вебер умер в 1826 г., написав после «Фрейшюца» две оперы, «Эврианту» и «Оберона». Музыку этих опер страстно и тщетно жаждал услышать мальчик Вагнер. Борьба Вебера за новые формы музыкального искусства была делом не только национальным, ко и социальным. Таким его воспринимал Вагнер. Когда, после ряда тяжелых переживаний неудачливой молодости, Вагнер занял в Дрездене то самое место, которое раньше занимал Вебер, он приложил много стараний к тому, чтобы тело Вебера было перевезено в Германию из Лондона, где Вебер умер. «В Германии никогда не бывало такого музыканта, как ты!» — говорил Вагнер, стоя у могилы Вебера. «О, моя чудесная немецкая родина, как должен я тебя любить, как восторгаться тобою, хотя бы за то, что на твоей почве возник «Волшебный стрелок»! Как должен я любить немецкий народ, который любит «Стрелка», который еще сегодня верит в чудеса самой наивной легенды… Ах, ты, достойная любви немецкая мечтательность! Ты, восторженность от леса, от вечера, от звезд, от луны, от деревенских часов на колокольне, когда они бьют семь часов! Как счастлив тот, кто вас понимает!» — пишет Вагнер из Парижа, в своей рецензии на постановку там «Фрейшюца».

Вебер показал чудесный пример «социально заразительных» и объединяющих массы сил искусства. Этот пример Вагнером учтен и принят — скажем по-вагнеровски же: в качестве «лейтмотива» всей его жизни.

ГОДЫ УЧЕНИЯ

В дрезденской «Крестовой гимназии» Вагнер оставался пять лет (от зимы 1822 г. до конца 1827 г.). — Он прошел все классы до предпоследнего. Наиболее увлекают его: античность, литература, поэзия, драма. Вагнер получил «классическое» образование: приблизительно такое, как Шиллер и Гете. Хорошее знание греческого языка осталось у него на всю жизнь. Эсхил и Софокл, великие драматурги Афин, были его любимцами: вспомним, как ценил Эсхила и молодой Маркс. Учителя выделяют его, мальчика-Вагнера, поручая ему чтение вслух отрывков изучаемых авторов перед классом. У него открывается талант декламации. И затем раньше, чем музыкальное, выявляется его поэтическое дарование.

Когда Вагнер был в четвертом (в Германии счет классов ведется «сверху») классе, умер один из его товарищей. Ректор училища предложил соученикам его написать стихотворение для прочтения над могилой. Вагнер вместе с другими подал свой опыт; первый вариант не понравился ректору; но характерное для Вагнера честолюбие начинает уже себя проявлять. Он с помощью учителя исправляет текст своего стихотворения и добивается его принятия и напечатания, 25 ноября 1825 г. — Вагнеру 12 лет; с этой даты можно начинать его художественный стаж. Вагнер вспоминает «трогательное волнение» дома, когда стихотворение было напечатано, и помнит некоторые гиперболы своего первого варианта: «если бы солнце почернело от старости…» Одним из результатов этого опыта было поощрение заниматься поэзией и дальше. Учитель рекомендует ему место из сочинений греческого описателя Эллады — Павсания, где излагается «чудо» битвы при Парнассе: на Грецию напали галлы, но музы, спустившись с Парнасса, остановили вражеские полчища.

Вагнер начал сразу же большую поэму в гекзаметрах, но не пошел дальше первой песни. Стремление бросаться от одной темы к другой характерно в известной степени для Вагнера и впоследствии. В следующем 1826 г. он бросает «Парнасе» и берется за трагедию: «Смерть Одиссея». Античный хронист сохранил предание, по которому знаменитый странник был после многих «послегомеровых» приключений убит родным сыном. Вагнер и здесь не пошел дальше начала.

Как относился Вагнер к Греции? Уже сейчас интересно отметить его резко отрицательное отношение к господствовавшему в его школьное время символическому истолкованию античных мифов, представленному в трудах романтика-филолога Крейцера. Вагнер со своими сотоварищами устраивают таинственные собрания, на которых призывают «гибель Крейцеру». Вагнер и впоследствии не символист в примитивном смысле слова: великая роль органического единства искусства была ему слишком ясна и дорога. По существу это его и влекло к Греции. «Мы не сможем ступить в искусстве ни на шаг… чтобы нам не открылась его связь с искусством греков», пишет впоследствии Вагнер. — Но и еще одно воздействие определяет юношеские попытки Вагнера, на этот раз так, что от них мы уже можем без перерыва следить его путь к дальнейшим достижениям — «это Шекспир».

Вильгельмина (Минна) Вагнер. 1809–1866 гг.

Вагнер в Париже. 1840 г. Литография с рисунка Э. Б. Китца.

Во главе дрезденской драматической труппы стоит в эти годы Людвиг Тик, с 1825 г. драматург придворного театра: теоретик романтизма, критик Вебера и поклонник Шекспира. Дрезденский театр приобретает шекспировский репертуар, и Вагнер, бросая греков, начинает заниматься английским языком, чтобы получить возможность читать Шекспира в подлиннике. Он декламирует в классе Гамлета и переводит монолог Ромео размером подлинника. Но простое увлечение чем-либо — не в стиле Вагнера. Он должен сразу же испробовать свои силы в единоборстве с образцом. 1826—28 гг. заняты в молодом творчестве Вагнера сочинением большой трагедии, которая сохранилась до нас в рукописи, и образует заметный этап в ранней его биографии: «Лейбальд и Аделаида».