Звездные крылья

Осторожно, словно именно здесь подстерегала их опасность, приблизились дети к машине и вдруг остановились как вкопанные. Вокруг стояла глубокая тишина, и понемногу они осмелели, подошли еще ближе, попробовали даже коснуться твердых холодных шин разбитого грузовика.

Увидя в кабине мертвых людей, они отпрянули назад, бросились бежать и долго смотрели издалека то на шофера, который как бы заснул, склонившись над рулем, То на откинутое лицо женщины, то на треснутое стекло и пробитую во многих местах осколками бомбы кабину.

Но любопытство взяло верх, и дети снова приблизились. Они уже без страха залезли в кузов, увидели там чемодан, вытащили его и попробовали открыть. Чемодан был заперт. Тогда они бросили его на землю, и блестящие никелированные замки отлетели. Из чемодана вывалились женские платья, белье. Дети уже хотели взяться за разборку этих неожиданных трофеев, как вдруг один из мальчиков лет семи закричал не своим голосом:

— Ой, боюсь!.. Ма-ам…

Еще не понимая, в чем дело, дети отскочили от чемодана так, словно из него неожиданно выползла ядовитая змея.

— Что такое? — бросились они к мальчику.

— О-она… — едва шевеля от страха языком, пролепетал он и показал пальцем на женщину.

Глаза всех как по команде устремились туда, куда указывал пухленький, не очень чистый пальчик — к кабине. И правда, там что-то изменилось за то время, пока дети возились с чемоданом. Так же неподвижно, опершись грудью на баранку, сидел шофер, а вот лица женщины теперь не было видно. Раньше голова ее была откинута на спинку сидения, а теперь, словно в изнеможении, склонена к коленям, будто женщина плакала, низко опустив голову.

— Она жива! — воскликнул один из детей.

— Неправда, она мертвая, — авторитетно заявил другой.

— Сейчас узнаем, — старшая девочка вышла вперед. — Только зеркальце надо найти. Я читала…

— Где ж ты его найдешь?

— А вон, на машине…

Небольшое круглое и, к удивлению детей, совсем целое зеркальце виднелось с левой стороны от неподвижно сидящего шофера. Один из мальчиков быстро отвинтил его, подбежал с другой стороны к раненой и остановился: в зеркальце уже не было нужды: тихий стон вырвался из груди женщины.

— Жива!..

Перепуганные дети бросились врассыпную, будто натворили кто знает какой беды. Они бежали в село так, словно кто-то за ними гнался. И вскоре дорога опустела и стала такой же безлюдной.

Ваня Коваленко — он был старший и, вероятно, самый смелый из компании мальчишек — вместе с маленькой сестренкой первыми прибежали в свою хату, стоявшую на краю села. Дома могла быть только мама. Отца с первого дня войны забрали в армию, а бабушка недавно пошла к родным в соседнее село.

— Мама! — воскликнул Ваня, едва приотворив дверь. — Там на дороге машина.

— А в ней женщина стонет, — звонким голоском возбужденно добавила восьмилетняя Оленка.

Оксана Коваленко, молодая еще женщина, смотрела на детей, ничего не понимая. Месяцы войны уже оставили на ее красивом лице глубокие следы. Столько горя и муки было в ее больших глазах, что муки этой, пожалуй, хватило бы на десятерых.

— Какая женщина? — спросила она с недоумением.

— В машине, на дороге, — волнуясь, объясняла Оленка.

— А вы чего туда бегали? Сказано ж вам: ни шагу со двора!

— Мы… — Ваня запнулся.

— Там до чего интересно, — не замечая опасности, лепетала Оленка.

— Вот я вам сейчас покажу, как со двора бегать, — рассердившись и сообразив, наконец, все, сказала Оксана. — До второго пришествия помнить будете!

Зная, что срывает на детях собственную злость, но уже не в силах остановиться, она в сердцах нашлепала и дочь, и сына.

Дети плакали, просили прощения, обещали больше никогда не ходить на дорогу, и гнев Оксаны мало-помалу утихал, и уже становилось стыдно за себя и до боли жалко было малышей.

Потом в хате наступила тишина, прерываемая иногда всхлипыванием Оленки. Оксана неподвижно сидела у окна и думала о своей несчастной доле, о будущем своих детей.

В селе, вероятно, скоро будут немцы. Это ясно. Что же ей теперь делать? Ответить на этот вопрос колхозница Оксана Коваленко не могла, и от этой убийственной неизвестности слезы то и дело застилали ей глаза.

— Она стонет, — неожиданно сказал Ваня. — Она жива…

— Кто стонет? Где? — снова не понимая, о чем идет речь, спросила Оксана.

— В машине… женщина… Сидит, голова на коленях… Она, наверно, тяжело ранена.

— А тебе какое до этого дело? — грозно спросила мать.

— Она стонет… — в свою очередь повторила Оленка.

— Сидите тут, никто чтобы с места не сошел! — сердито сказала Оксана и вышла из хаты, плотно притворив за собой тяжелую дубовую дверь.

Солнце уже клонилось к закату, и верхушки высоких тополей на краю села пылали ясным отблеском вечерней зари. Мирная тишина стояла над селом, и война казалась — такой бессмысленной, такой невозможной, что кричать хотелось от боли и сознания собственного бессилия. Последний отряд советских танкистов давно уже прошел по улице, и теперь село лежало открытое и беззащитное — бери, кто хочет.

От этого сознания, от чувства своей беззащитности и одиночества сердце Оксаны сдавила тяжелая черная печаль. Она постояла немного возле своей двери и решительно повернула к дороге.

Еще издали увидела она разбитую машину. Большой чемодан, разинув темную пасть, лежал на земле. Оксана оглянулась — никого вокруг. Значит, ей только показалось, что кто-то окликнул ее.

Женщина уже не стонала. Но приложив ухо к ее груди, можно было услышать, как еле-еле бьется сердце. Оксана пожалела, что никого не взяла- себе на подмогу. Нужно ведь как-то спасти эту женщину…

Она осмотрела машину, увидела в разбитом кузове порядочный кусок брезента, положила на него раненую и разбитый чемодан, и медленно, часто останавливаясь, поволокла этот необычный груз полевой тропинкой в село. Когда она добралась до своей хаты, уже совсем стемнело и никто из соседей ничего не заметил.

В хате, загнав детей на печь и строго наказав им спать, Оксана раздела раненую, осмотрела и промыла рану на плече, как умела, остановила кровь и осторожно уложила свою неожиданную гостью на кровать.

На рассвете, когда первые лучи солнца только окрасили багрянцем высокие облака и еще не коснулись земли, женщина пришла в себя. Открыла глаза, ничего не соображая, обвела взглядом хату, попыталась приподняться. От этого короткого движения в плече отдало такой резкой болью, что в глазах завертелись черные расплывчатые круги, и она снова потеряла сознание.

Очнувшись, она тихонько застонала, и этого было достаточно, чтобы Оксана Коваленко уже очутилась около нее.

— Где я? Где немцы? — спросила чуть слышно.

— Где немцы, не знаю. Сегодня, должно быть, сюда явятся, — сдержанно сказала Оксана. — Вы в селе Спасовке. Зовут меня Оксана Коваленко. А вас как?

— Моя фамилия — Соколова…, Вера Михайловна Соколова. — Она говорила, как в полусне. И вдруг- какая-то горючая мысль всполошила ее всю, придала сил. — Где пакеты, которые были в машине?

— Никаких пакетов в машине не было. Только чемодан. Ваш?

— Там были пакеты… Три тяжелых больших пакета…

— Нет, в машине не было ничего. А вот в чемодане какие-то платья, бумаги и белья немного. Это ваше?

— Мое. Значит, есть бумаги?

— Есть.

— Тяжело я ранена?

— Очень. Все плечо выворочено.

— Да… даже пошевельнуться страшно… Оксана! У меня к вам просьба… Можете сказать немцам, что я здесь… Скрыть это вам все равно не удастся. Платья мои возьмите себе или продайте… Но бумаги эти непременно спрячьте… Это чертежи нашего советского самолета… Я ведь самолеты на заводе строила. Так вот… это чертежи самолета Крайнева… Надо, чтобы они… к нашим попали… Понимаете — к нашим…

Лицо Веры Михайловны вдруг побледнело, глаза закрылись. Оксана была уверена, что наступила смерть. Но сердце Соколовой еще билось, оно еще боролось со смертью, оно жило…

Оксана Коваленко взяла большой пакет с бумагами — он весил, вероятно, около двух килограммов, и сразу же спрятала его в глубине темных сеней. Она не знала, кто такой Крайнев, но если человек в последнюю свою минуту говорит о чертежах, то, следовательно, они очень важные.