ВАК-ВАК

А потом морской поход на Китай почему-то переделался в сухопутный, и не поход даже, а в Географическую Миссию, куда, против воли, был втиснут Капитан в звании Натурального Советника по Китайским водам.

Она проехала с ним пол-Сибири, Сударыня. Без нее бы он умер от холода, заблаговременно сойдя с ума. Она любила его морские истории, слушала, не дерясь и не перебивая. К Красноярску он уже освоил ее полное наименование: Сударыня Катерина Кудайбердяевна, — но поназывать ее так не пришлось. В Красноярске у Сударыни произошли роды; она мотала перед лицом Капитана спокойным большеголовым младенцем и говорила усталым баском: “Ну, смотри какой! Экий татарище!” “Краснёныш” отвечал Капитан. Они расстались; Сударыня взяла у него все деньги и осела в Красноярске, подарив перед разлукой китайский набор для письма, — и внушив написать на нем свою диковинную жизнь. Сударыня...

Последний всхлип грома сгустился и растаял над заозерной чащей. Дождь лил ровной, теплой похлебицей.

Золотой дворец,

Сут-тон-тон...

Да, она была все еще здесь, уже не тряслась, запела даже.

Не допела.

— В сундучке морской царевны прятался серый туман... Вы все равно не сможете закончить ваши писания, Капитан-сама.

Подала ему чашечку с сакэ. Руки у нее все еще дрожали.

— Хо-хо... хо... — затужился смехом Капитан, — и кто же мне помешает?

— Время.

— Хо...

— У вас не осталось почти — времени...

Она говорила медленным, засыпающим голосом, рассеяно поигрывая голым носком в набежавшем озерце на полу; блики от воды окидывали ее тело мимолетным серебром.

— Со мною прибыла посылка — мешок, не слишком тяжелый, весом эдак....

— Я уже приметил этот мешок.

Повернулась к свету — тонкий нос заострился, глаза не по-доброму играли:

— Там, внутри, ящичек, довольно вульгарной работы, и украшений — одна свастика на крышке.

Начертила перед собой в воздухе ящичек, покрутила указательным пальцем — свастика. Капитан слушал, разглядывая пол.

— Мне непонятна ваша речь, — проронил, наконец, продолжая изучение пола.

— Да?.. Ах, верно, в дальних странах, в которых вы изволили столько пропадать, к литераторам применяются другие способы...

— Что?!

— Этот ящичек (выговорила: яситек) — это кубиокэ.

Он вспомнил — замер.

— А внутри, знаете... дощечка (досетька) небольшая, с колышком посередке... Щуубан — дощечка, чтобы перевозить удобнее и... голова внутри ящика не болталась.

Задумалась. И добавила:

— Иногда, для удаления неприятного аромата, голову обкладывают свежими листьями чая,— особенно хорош тот, который произрастает в провинции Щидзуока... но где уж вам раздобыть чая в этой глуши!

Тяя, сказала. Раздобыть — тяя.

— Довольно, — приказал пленник.

— Да-да, конечно, это не слишком изящно... ящичек топорной работы. В старину, говорят, голову переносили на раскрытом веере...

И она распахнула, чуть не перед ресницами Капитана, свой перепончатый веерок.

Он выхватил его у нее из рук; швырнул в угол. С хрустом распрямился:

— Мне известны все эти обычаи. Кого вы пришли пугать? Может, тот Капитан, которого вы знавали двадцать пять лет назад, и отличался робким мясцом, но сейчас...

Закашлялся. Женщина быстро подлила ему сакэ.

— Сейчас... вы слишком ошиблись, — тише продолжил он, промочив горло. — За годы долгой морской жизни я повидал глазами такое, пред чем все ваши ящички, колышки и листочки — забавы детей.

Он хотел сказать еще что-то главное, но вместо того поднялся, подобрал веер и отдал его хозяйке.

Они обменялись молчанием. Капитан откашлялся:

— Я думал, однако, что эти ... инструменты, о которых вы вели речь, применяются только на войне, в отношении врага, не так ли?

— Сейчас войны нет, — с горечью сказала девица. — Давно уже нет войны. Только на рынках иногда бьются ради спорта — деревянными клинками, деревянными копьями, деревянными... как их?

Поглядела за подсказкой на Капитана. Он молчал.

— А еще, слышали, помирились все религии. Сколько наши предки претерпели битв за веру... А теперь, перед самыми Вратами сумерек, в Никко, правители, говорят, вот что сделали. Поставили фонари нашим богам, понятно, и еще два фонаря от восточных варваров привезли — от голландского бога и от португальского. Подружили богов. Такой вот мир снизошел на нашу землю — если бы не писательство... Увы, среди грозного племени кисти и свитка до сих пор кипит война и проливается японская кровь...

Капитан подумал: “Это, конечно, не речь простой куртизанки. Ловко она крутит своим языком — ловко, да как-то без вкуса. Или же за двадцать лет моего небытия в этой стране здесь так переменились веяния? И что она вдруг заболтала о писательстве — опасница, выжига?”

— Я не написал ничего предосудительного, — отрезал Капитан и спросил себя: “Почему я пред нею оправдываюсь?”

— Капитан-сама!

Ее лицо смеялось. Особенно глаза — так и надрывались от смеха.

— Капитан-сама, то, что вы пишете, — ничто по сравнению с тем, кто вас будет читать. Едва погрузив кончик кисти в чернила, вы попадаете на самое острие таких сил, диспозиций и страстей, перед которыми все то, что вы изволили пережить в море, — просто детские...

Капитан замахнулся на нее — от обиды за свое море. И за писательство.

— Я всю жизнь прождала вашего возвращения, — жалобно прошипела гостья, подставляясь под удар.

— И пришла, чтобы принести мне конец?

Гостья молчала. Рука Капитана, взлетевшая для удара, обмякла и приземлилась обратно на колени.

Где-то недалеко, наверно в мокрой яблоне, задребезжала цикада.

— Я пришла вас спасти, — сказала женщина. — Вы этого не захотели. Домик вблизи от моря — вы отвергли. Чайки, будящие нас своими зычными голосами по утрам, — вы надсмеялись. Сегодня я показала себя огненной и послушной любовницей, выполняя на ложе все ваши необычные, но, признаю, остроумные пожелания. Потом я открылась вам и предложила власть над собой до последнего своего дыхания. Свободу, неголодную старость, ветер на закате, пахнущий мидиями. Наконец, выдала тайну о том, какую участь предначертали вам ваши литературные недруги. Вы всё отвергли — мало того, подняли на меня руку, вышвырнули веер, нарочно стали думать о другой женщине — похоже, о той северной великанше, о коей вы изволили упомянуть в первой книге ваших путешествий, часть вторая, глава двенадцатая!

— Да нет же... это была аллегория, — смутился Капитан... и тут же с силой развернул девицу к себе — лицо в лицо, ярость в ярость:

— Вы, однако же, на мой самый первый вопрос, помните? Состоите вы или нет при Тайном Управлении, — одолжите же меня своим ответом!

Она отводила глаза и кривила губы, эта женщина. Произнесла:

— Прошу вас, отпустите.

— Как вам удалось провести Тайных Докторов, производящих, как известно, наипретщательнейшие проверки всех чиновниц куртизанского поприща на предмет немоты?

— Отпустите, у меня нежное плечо, я испытываю боль...

— И как вам, непрошеная моя спасительница, удалось прочитать мои писания, о которых я уведомлен, что они напрямую доставляются к очам Провинциального Цензора, а потом...

— Он слеп.

— Пальцы ослабли.

Она, однако, не вырвалась, а продолжала дышать ему в лицо:

— Цензор, он слеп.

— Что?

Она закрыла пальцами глаза:

— Незряч.

— Так же, как вы — немы?

— Для него ваши писания читала — я, и еще приближенные к нему люди.

Вот с какой выдающейся особой он, оказывается, беседует.

— “Читали для него” — что это значит?

— Да так... — скромно произнесла дева, — переписывала рукопись набело, рисовала сбоку ветку цветущей сливы под снегом...

— В моем сочинении ничего не сказано про сливу.

— Разумеется, мне пришлось это дописать самой — я это вставила как будто ваш сон во время пирушки с Алжирским варваром... О чем это я... слива... да — переписав, я начинаю ждать особого озарения — и когда оно нисходит, пишу Отзыв.