Страница 20 из 263
Каждому – свое!
«Эх, яблочко, да вкусу нового. В морг подарочки везут от Фартового!»
Подошвы скользнули по влажной ступеньке, ткнулись о твердый пол. Перед глазами тьма, только вдали что-то желтым огнем светится.
– Пошел! Пошел, говорю!
Толчок в спину, чтобы направление не спутать. Стало быть, к свету. К Тому ли, к Этому, иной вопрос. По бокам громко сопели конвоиры. Леонид прикинул, что вырваться и уйти в темноту не так, чтобы совсем невозможно. Только куда бежать? Там, в другом конце, тоже стенка.
– Сто-о-ой!
Пришли? Неубитое любопытство заставило оглянуться. Первым, что он увидел, были фанерные щиты вдоль стен. Слева, справа, впереди – большой буквой «П». Фонари под потолком, толстые черные змеи-провода… Посреди всего этого «покоя» – десяток молодых парней в темно-синих «богатырках» и серых шинелях. Зеленые петлицы, зеленые «разговоры», винтовки с примкнутыми штыками, желтая кожа поясов…
Лиц не разглядел – только белые пятна, словно во сне.
Все было ясно, но Леонид не удержался, вновь глянул. Главный тут кто? Никак этот длинный, без винтовки, зато с портупеей? Ну-ка, выскажись, служивый. Как там полагается? «Руководствуясь революционной законностью…»
Длинный будто услышал. Неторопливо шагнул вперед, кивнул конвоирам. Те отошли в сторону, в черную тень. Руки стали наконец-то свободы, и Леонид облегченно вздохнул. Поискал взглядом седого. Где вы, Александр Александрович? Слева? Нет, справа, возле ближнего фонаря.
Начальник стал как раз посередине, расставил ноги пошире, словно циркуль проглотил, дернул головой:
– А теперь, суки, одежку скидывай! Всю, с исподним. Быстр-р-ро!..
Рявкнул и снова голову повернул, будто надеялся эхо услышать.
– Александр Александрович, не вздумайте! – откликнулся эхо. – Нет у них такого приказа, это они властью себя тешат.
Начальник замер, ушам своим не веря, затем медленно принялся открывать рот…
– А за «суку» они ответят. Сегодня нам у стенки стоять, завтра кому-то другому.
Рука уже сжимала рукоять «бульдога». Вот и пригодился подарок. Давайте, служивые, проявите прыть! Ох, и пойдут легенды по хазам да малинам, о том, как умирал Фартовый! И товарищи-чекисты самого первого призыва одобрят. И Жора Лафар на своих французских небесах.
– Да что вы себе позволяете!.. – начал было длинный, но словно почувствовал что-то. Умолк.
Немного подумал, ближе подошел.
– Пантёлкин, не нарушайте порядок. Вы не правы, я действую согласно инструкции. А насчет «суки»… Сейчас у нас так принято. Впрочем, персонально перед вами готов извиниться.
Леонид пожал плечами. Принято… Ну и традиции в этой Столице!
– А щиты – против рикошета? Мы матрацами обходились. Ладно, к какой стенке прислоняться?
Скидывать куртку так и не стал. Колотун в подвале, еще подумают, будто он от страха дрожит.
«Ели яблочко, потом оставили. Повязали деловых, в «Кресты» отправили!»
Вот и стенка, и фанерный щит перед ней. Леонид стал слева, седой археолог справа. Пальто Артоболевский все-таки снял и даже расстегнул ворот рубахи. Между тем расстрельщики уже строились, не слишком толково, сбиваясь с ноги. Длинный покрикивал, подгонял…
– Вы гневаетесь, – негромко проговорил археолог, – думаете о пустом, о лишнем. Не годится так, Леонид Семенович. Миг смерти не менее важен, чем миг рождения.
Леонид отпустил горячую рукоять бесполезного револьвера, вынул руку из кармана.
– А чего делать? Я, Александр Александрович, даже в Бога не верю. Мне и молиться нельзя.
– Можно! Повторяйте за мной. Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя…
Спорить Леонид не стал. И вправду, верующим легче. 22-й Псалом – в прославление Бога за особенное хранение. «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…»
Особенное хранение… Что и говорить, самое время.
– Душу мою, обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла…
– Внимание! – рявкнул голос длинного. – Зачитываю приговор…
– Яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста, – неожиданно для самого себя выговорил Леонид. – Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающым мне, умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна…
Краешком сознания он понимал, что даже если в нарушение всех природных законов Господь существует, никакой милости ему, чекисту с декабря 1917-го, никто в мире Ином не окажет. А он не станет жаловаться, и просить не станет. Не из гордости, а потому, что каждый получает свое, и это совершенно правильно. По вору и мука!
– Заряжа-а-ай! Целься!..
– И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего, и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний.
А еще вспомнился дом на Кирочной и люди, им погубленные. Что за тайну прятал эмигрант? Может, из-за чемоданчика с розетками-разъемами он и решил вернуться, даже рискуя жизнью? Обидно все же выходит. В руках держал, а секрет так и не открылся. Видать, не достоин.
– Аминь! – шепнули губы.
Совсем рядом что-то громко треснуло, хлопнуло, ударило тугим воздухом в уши, толкнуло спиной на влажную фанеру. Леониду в первый миг подумалось, что взорвались лампы. Но почему тогда светло?
– Да стреляйте же! – выдохнул он.
– Они стреляли, – донеслось справа.
Стреляли? Желтый электрический огонь поплыл перед глазами, сердце куда-то исчезло, растворившись в пустоте, фанерный лист за спиной превратился в раскаленную сталь. Леонид качнулся, выпрямился, до боли сжал кулаки. Резко выдохнул, прогоняя смертное наваждение.
– А пули-то не свистели. Шутки шутят гады!..
– Заряжай!..
Серые фигуры послушно передернули затворы «мосинок».
– Целься!
– Эй, вы! – заорал Леонид, уже ничего не страшась и ничему не веря. – Боевыми бейте, хватит издеваться. Или катитесь отсюда к чертовой матери!..
– Не горячитесь, Пантёлкин!
Незнакомый голос, негромкий, но очень отчетливый, донесся словно неоткуда. Лишь присмотревшись, Леонид различил неясный контур у дальней стены, за желтой границей электрического огня. Среднего роста, широкоплечий, в длинном плаще с капюшоном.
– Вам было сделано известное предложение, вы отказались. Теперь поздно предъявлять претензии. Впрочем, если передумаете, дайте знать. Но учтите, в следующий раз патроны будут боевые. Гражданин Артоболевский, вас это тоже касается.
Слова еще отдавались несильным эхом под низкими подвальными сводами, но говоривший уже исчез, растворившись в смутном полумраке и не оставив после себя даже отзвука шагов.
– Сволочи, – шевельнул губами чекист.
Теперь все стало на свои места. Не их первых водили в расстрельный подвал под холостые выстрелы. В далеком уже 1918-м сослуживцы Леонида называли этот способ «прибавкой бодрости». Иногда для пущей достоверности стреляли боевыми, но поверх голов. Товарищ Дзержинский такое не слишком одобрял, будучи по-своему брезглив. «Tani ryby – zupa paskudny, towarzyszy[6]. Учитесь работать красиво».
Внезапно Леонид почувствовал омерзение. То, как с ними «работали», было ничем не лучше подвигов налетчика Фартового. Но и не хуже. Служба одна, и паек один. Бывших чекистов не бывает, товарищ старший оперуполномоченный.
– Дайте закурить, Александр Александрович! Это не мы тут цирк устраиваем. Zwei Clown, verdammt noch mal![7]
* * *
В камере Леонид, не сняв даже куртку, упал на нары, прислонился лбом к холодной штукатурке, закрыл глаза. Странное думалось ему. Впервые за много лет он, партиец и атеист, воззвал к Творцу. Особенное хранение… Не убоюся зла… Воззвал – и пули оказались холостыми. Выходит, ему ответили? Или напротив, Ад, полагающийся каждому чекисту, начался еще здесь, на земле? А может, он просто слабый человек, не ровня таким, как Георгий Лафар? Жора бы не испугался, не стал бы просить и каяться!