Лотерея "Справедливость"

Закрыв глаза, Алекс слушал их разговоры. Болезнь вдруг сделала его маленьким, а родителей — молодыми. Проснувшись однажды вечером, он услышал, как они целуются за стенкой. И улыбнулся.

Он уже мог вставать. Худое, но очень тяжелое тело качалось и пыталось упасть. “Юрка, ну поддержи ребенка, что уставился?” — кричала из кухни мама. Отец брал Алекса за руку и вел по бесконечному коридору. В конце коридора он обнимал сына

и шепотом жаловался, как тяжело горбатиться на участке без помощника, а от матери — никакой благодарности, даже наоборот, любовника хочет завести. “Не заведет”, — шепотом успокаивал его Алекс.

По вечерам они играли в шахматы. Чувствуя, что проигрывает, отец уходил к соседу смотреть футбол. А Алекс слушал, как мама разговаривает по телефону с подругой, описывает свои московские успехи и упоминает о каком-то замечательном Игоре Карловиче, с которым у нее платонические отношения. Но если она захочет, то они будут не платонические, а совершенно нормальные...

— Мама, — звал Алекс. Она заглядывала в детскую. — Владимир Юльевич так и не появлялся?

Мама молчала и соображала, как бы правдивее солгать. Потом говорила:

— Не волнуйся, найдется.

И закрывала дверь.

Алекс морщился и бил себя кулаком по ноге.

Через две недели родители засобирались назад; Алекс ходил по квартире, спотыкаясь о чемоданы.

С выздоровлением пришла тоска. Он подходил к телефону и звонил Владимиру Юльевичу. Звонил в офис. Соат. Биллу. Даже Акбару.

Все телефоны молчали.

— Ну, присядем на дорожку, — весело сказал отец.

Присели.

— Я поеду вас проводить, — поднимался Алекс.

— Тебе покой нужен, а не аэропорт, понятно? — яростно пудрилась перед зеркалом мама. — Лекарства в аптечке. Ну... не пугай нас больше так. Дай, поцелуйку одну сделаю. Помнишь, ты в детстве говорил: “одну поцелуйку”?

Он не помнил.

— И вот что, — вспомнила мама, когда они стояли около подъезда, а отец укладывал чемоданы в багажник. — Там на трюмо... Новый телефон Владимира Юльевича. Тихо, тихо... Я же говорила тебе, что найдется. Тебе нельзя было волноваться. Ну ладно, ладно, виновата. Да, великая я преступница.

Родители — маленькие седые дети — стояли около машины. Он обнял их.

— Перебирайся к нам, Алекс, — сказал отец. — Здесь все-таки провинция.

— Конечно, Юрочка, твои Нью-Озерки — столица мира! — смеялась мать. — В Москву ему надо. Алеша, я поговорю насчет тебя с одним человеком, есть такая удивительная личность, Игорь Кар...

— Спасибо, мама, не надо.

— Хорошо. Не надо — так не надо. Все равно поговорю.

Защелкали дверцы. Машина дернулась. Из окошка высунулась мамина рука и помахала ему.

Алекс тоже помахал машине и бросился наверх — звонить В.Ю.

Снова тупики

Долго не отвечали. Наконец, трубка наполнилась знакомым голосом.

— Да, Алекс... Да, говорите... Ну, говорите же, я тороплюсь!

Алекс молчал и разглядывал дырочки в трубке. Наконец, сказал:

— Это я выкрал у вас сырье.

— Я знаю, — сказали из дырочек.

— Я думал, что с вами что-то случилось в тот день. Что вы погибли.

— Я действительно погиб... У вас все?

Слова стояли в горле.

В трубке замелькали гудки.

Алекс пошел на кухню. Квартира была пустой, чужой, приторно уютной.

“Смерть Марата” успела обзавестись рамочкой. Мама очень любила рамочки.

Зазвонил телефон. Алекс взмок и бросился к трубке.

— Алекс, — сказал голос Владимира Юльевича. — Если вы хотите со мной встретиться...

— Да, да!

— ...то сейчас я, конечно, занят, но завтра, в четыре часа дня...

Алекс прокричал, что он виноват, стал что-то объяснять.

Короткие гудки.

От отца осталась стопка газет.

“Без новостей — нельзя”, — говорил всегда отец и покупал газеты. Когда никаких новостей не находил, начинал зачитывать анекдоты. Он громко смеялся; никогда не дочитывал до конца. Мама затыкала уши или просила прочитать про звезды и на что ей, как Раку, кроме своих бедных клешней, еще надеяться.

Теперь Алекс внимательно просматривал газеты, надеясь найти хоть что-то.

Пресса хранила мудрое молчание.

Где-то строили новую школу. Где-то прошуршал праздник, повысилась яйценоскость, кто-то от всего сердца благодарил кого-то и обещал стараться. Снова армия массажистов и массажисток, хищно шевеля пальцами, гарантировала божественное удовольствие. Снова предлагалось изничтожить животы и бедра. Снова продавали абрикосового пуделя, и розового пуделя, и еще что-то...

Наконец, Алекс нашел то, что искал.

Статья называлась “Во имя справедливости и благоустройства города”.

“Не секрет, что в районе Дархана от прежних колониальных времен еще осталось много старых, неблагоустроенных домов. Многие из них не соответствуют нормам санитарии, сейсмичности, отравляют собой меняющееся лицо города. Как, спрашивается, быть с такими домами?

С оригинальной инициативой выступили жители прилегающих к Дархану районов. С раннего утра второго мая, вдохновляемые сладостными звуками карнаев, они собрались около одного такого ветхого здания, построенного еще в начале прошлого века. В последнее время в этом строении ютилась одна фирма, сотрудники которой, боясь, что здание рухнет, предусмотрительно покинули его. Незадачливые фирмачи так торопились, что даже бросили свое имущество.

Жители, собравшиеся на субботник, с энтузиазмом принялись разбирать ветхую постройку. Под звонкие голоса детей собравшиеся в считанные минуты разобрали здание. Рискуя жизнью, активисты спасали дорогостоящую технику. На прошедшем затем митинге было принято решение передать брошенное имущество в недавно созданный Фонд справедливости и веселья”.

Алекс мутно улыбнулся и поехал в офис.

Это был его первый выход, голова кружилась, звуки города сыпались на него шумными яблоками. Магазин “Светлана”, университет, мост, еще мост, памятник Пушкину, торчащий, как обгоревшая спичка...

Алексу не хватало воздуха. Синие флаконы Дархана, поворот...

Он стоял перед тем офисом и думал.

Точнее, перед остатками офиса.

И, не думал, а так...

Окна выбиты, стены исписаны. Тополь наполовину срублен.

Какие-то люди сооружали бетонный забор.

Алекс попытался войти внутрь.

— Нельзя, — крикнули ему люди с забором.

— Почему?

— Человек сказал, нельзя, — объяснили люди.

— Я здесь работал, — сказал Алекс.

— Здесь никто не работал, здесь шайтан жил.

Алекс посмотрел на приближавшиеся лица.

— Мужики, мне пос..ть негде!

— А, тогда можно. Только быстро. В окно лезь, дверь закрыта.

Даже подсадили, когда он лез в окно.

Ступая по осколкам, Алекс шел по бывшему коридору.

Здесь сидел Сережа. От Сережи не осталось даже стола. Сережа стал пустотой. Алекс поднял его затоптанный галстук. Сброшенный хвостик ящерицы. На бывших белых обоях нарисованы звезды и свастики.

Осторожно заглянул в бывший кабинет Акбара. Среди осколков посуды валялись трупики свечей.

А вот и его кабинет. На полу желтели письма. Последняя партия, из поступивших после двадцатого апреля. МОЧИ отказалась их принимать.

Наклонился, подобрал несколько.

“Пишу вам это письмо кровью. Вы должны понять меня, как отца...”

И услышал тихие шаги. Выглянул в коридор. Он успел заметить ее тень.

— Соат!

Бросился за ней:

— Соат... Соат!

Нет, ее не было. Может, показалось. Он стоял на ковре из стекол и слушал свое дыхание. Соат...

— Эй, парень, — крикнули с улицы. — Ты там еще не обос..лся?

Алекс спрыгнул на землю, отряхнулся.

Маленький кран медленно опускал бетонный блок забора.

— Ломать будете?

— Не-е... — сказали работяги. — Это ж еще при царе строилось, стены — во-о, потолки — во-о... Подновят немного, и живи-радуйся.