Страница 17 из 25
К и.е. корню *potis (лат. potis «могущественный») восходит др.-инд. patis , авест. paiati «могущественный» (совр. исп. patio «двор»). Тот же корень лежит в основе исконно-славянского господ (производные от него господарь, государь ), исходная форма которого *gostъpodъ . Благодаря общей праоснове старославянское *gostъpodъ соотносится с лат hospitis «хозяин, предоставляющий гостеприимство» [229] .
С магической силой связаны чертоги. Родство слов чертить, черта с чарами, чудом признается исследователями, что не удивительно – в мифопоэтическом пространстве границы наделены особым статусом и особыми качествами. Старославянское чаръ «колдовство» восходит к праславянскому * čarъ и родственно авест. čârâ «средство». По разысканиям В.В. Виноградова черт , родственное и чарам , и чертам, в «разговорном стиле» русской литературы вплоть до XVIII века обозначало «мастер, знаток, мастак на что-нибудь». В качестве примеров В.В. Виноградов приводил строки «я на правду черт » из произведений Г.Р. Державина и П.С. Вяземского, «я черт на нравственность» из А. Шаховского и др [230] . Перс. čâr, čârâ «средство», с которыми связывают происхождение слова чертог, имели значение «средство, помощь, хитрость» [231] . Не случайно, в древнерусском языке чертог – это, в первую очередь, брачный покой, а брак выступает моментом сакрального времени.
В древнейшем слое значений пространственные характеристики неотделимы от представлений об истине и красоте. Пространство в древнем сознании, структурированное в дихотомических категориях центра – периферии, верха – низа, правого – левого, связано значениями с этическими и эстетическими категориями: правда – ложь, благо – зло, красота – безобразие. «Прямое в истории понятий нравственности противопоставлено искривленному, прямое отождествляется со справедливостью и достоинством, кривое с обманом и ложью. Такая картина была уже в индоевропейском языке», – писал Э. Бенвенист [232] . И в языке Средневековой Руси слова с корнем – прав- имели значение «прямой», «ровный» [233] . По М.М. Маковскому, слова, имеющие значение верха, высоты включены в концепты веры, истины: «понятие “стоять, вздыматься вверх” нередко приобретало значение “настоящий, истинный”», что сохранилось в русском на – стоящий [234] .
Слова, означающие украшение (узоры), сияние, блеск связаны в пространственном отношении с проведением черт и границ, со значениями «верха», «высоты», в этическом отношении с понятиями добра и блага, в основе этого значения «жертва», «жрец», «приношение дара» [235] . Подобные семасиологические связи обнаруживаются во многих языках и.е. семьи.
В этимологии домов, храмов, дворцов лингвисты обнаруживают «следы» жертвоприношений [236] . Известные историкам и этнографам обычаи жертвоприношения при строительстве (городов, храмов, дворцов) [237] , в том числе и ритуалы закладки здания или заложения первого камня, можно считать рудиментами сакрального статуса строения, свойственного глубокой древности. Отношение к строительству, как к таинству, к магическому акту лежит в основе представлений о сверхъестественной силе и особой миссии строителей от архитекторов-жрецов – египетского Имхотепа, шумерских энси [238] до членов ордена вольных каменщиков.
Название царского жилища содержит в себе характеристику размеров и высоты строения. У шумеров LUGAL, «царь» – буквально «большой человек», а «дворец» EGAL буквально «большой дом» [239] . В Древнем Египте титул фараона произошел от названия особого типа дома, который был одновременно и молельней, и жилищем предводителя племени, а назывался «пер-ун» – «дом великий» или «пер-ну» «дом огня» [240] . Тох. В. kerciyi- «дворец» означает буквально «высокий дом», от и.е. *ker-/kel , – «высокий», «голова», «небо» [241] . Если дворец это «дом», то это «большой дом», «высокий дом», «украшенный дом», «сверкающий дом».
Значения высоты или верха имеют в своей основе др. – русские чертоги, терема, полаты. Как указывалось выше, исторически двуосновное слово чертог включает перс. tâk «высокая, выступающая часть дома, портик, балкон». В антропоморфной картине мира чертог соотносится с головой, и этимологически, и семантически. Череп и терем, череп и чертог связаны этимологически через лит. kerpù, kiřpti [242] . Это родство сохранено в русском языке: «Череп – терем» – вариант сказки «Теремок» [243] или череповой венец – верхний венец сруба. Древнерусское теремъ имело значение не просто постройки, но «высокой постройки», «купола» [244] . Значение высоты терема схвачено народными пословицами: «Из высоких дворян, чьи терема под небеса ушли», «В терем высоко, а до Москвы далеко» [245] . Старославянское полаты означало «дощатый настил» и верхний ярус внутри помещения, откуда полати в избе и в церкви [246] . Если в глубокой древности жилище правителя обозначалось сгущением «положительных» признаков, то в дальнейшем эти признаки, в особенности высота и обширность, стали едва ли не основными в семантике слов, обозначающих царское жилище [247] .
В глубинах языка заключена память об особом, сакральном, статусе строения. Язык свидетельствует о том, что возведение постройки начинается с установления границы, язык «помнит» магическую силу этого акта. За пределами границ оказываются чужие, внутри – свои, за пределами – хаос, не-пространство, внутри – космос, порядок. Строительный материал (балки, брусья, столбы) выступают материализацией священной границы, наиболее значимые в семантическом отношении элементы конструкции (ворота, двери, порог) выступают медиаторами между мирами – чужим и своим, оформленным и бесформенным, враждебным и дружелюбным. Устроитель границ (господин, хозяин) обладает магической силой и магическим правом на это занятие. Он приглашает внутрь границ и щадит, изгоняет за пределы и карает.
Дом, храм и дворец в сакральном отношении синонимичны, трудно говорить о степени или мере сакральности каждого из них. Идея сакрального статуса постройки, производная от концептуального понимания качественного своеобразия пространства мифопоэтической эпохи, продуцирует выводы о том, что строительная деятельность человека начинается с храма – «первоначально дом представлял собой храм» [248] . Если архитектурная типология XX века разделяет жилые и общественные постройки, храмы и дворцы, то в языке четких демаркаций нет: Дом и Dom, дом царев и дом церковный; кром, храм, храмина, хоромина, хоромы , и harmyám (др.-инд. «крепость»).
Слова дом, двор, терем, чертог, палата принадлежат к различным историческим пластам русского языка: первые два восходят к индоевропейской языковой общности, терем — к праславянской культуре, чертог к контактам с древнебулгарским. Между тем, в глубине значений, в своей «внутренней форме» они типологически близки – «помнят» древнее ритуальное очерчивание границ.
Именования царей и жрецов производны от двора и дома , во многих случаях представляют собой сложение двух корней: власть (господство, могущество) и дом: санскр. pátir dán или dám patih, лат. dominus . Более высокого ранга власть над группой домов – над родом: скр. viς , ав. vîs, др. сл. вьсь «весь», гот. weihs . «Владыка деревни», так следует понимать скр. viς – patih, ав. vîs-paitiđ «господин», др. – прус. waispattin «госпожа», греч. *demspot-â и δεσπότης «деспот» [249] .
Как считают многие исследователи, лингвисты и историки, первоначально «большой дом» означал родовое жилище и указывал на «большую семью» как основной элемент социальной структуры традиционного общества. Если первые цари – это главы рода, то первые «дворцы», вернее то, что назвали «дворцами» ученые XIX–XX веков, – это большие родовые жилища, объединявшие под одним кровом, в одних границах, весь род. К такому типу «дворцов» относятся Критские «дворцы», дворцы Приама и Одиссея, родовые жилища Триполья [250] .