Страница 90 из 156
Призрак угрорусов
Во все смутные украинские периоды те люди, которые сомневаются либо в наличии Украины, либо в наличии украинцев, поднимают тему «закарпатских (или подкарпатских) русинов». Последние вроде как представляют собой отдельный славянский народ, а не этнографическую группу украинцев. Конечно, в принципе можно сделать «отдельный народ» из кого угодно — например, из галичан, полещуков или «донецких». Но в этнографии все-таки существует некое понятие «порога», которое содержит критерии выделения «отдельной строкой». За 150 лет, прошедших от издания первой этнографической карты славянства Павла Шафарика единственные заметные изменения — это появление македонцев, считавшихся до присоединения к Сербии после Балканских войн болгарами, и исчезновение «новгородцев» как отдельного северорусского этноса. Идея неукраинскости закарпатцев обычно поддерживалась властями тех стран, которые претендовали на эти земли, — Венгрии, межвоенной Чехословакии; сейчас — Россией, склонной вносить смуту в «украинский лагерь». Однако на все вопросы возможного русинства, как всегда, отвечает карта: почему-то этнический ареал «подкарпатскихрусинов» резко обрывается именно на административной границе по Карпатам: и ни туда — ни сюда. Хоть бы одно село «русинов» по эту сторону Карпат или одно село «украинцев» по ту. Может, просто их очень сложно отличить друг от друга и приходиться смотреть, где административная граница? И как-то быстро забывается то, что до того момента, как галицкая национальная интеллигенция переименовала своих земляков из русинов в украинцев, у закарпатцев и прикарпатцев было общее самоназвание. Где же тогда коренилось их глубокое различие, кроме того, что одни прожили сотни лет под властью Венгрии, а другие — Польши? На карте из книги А. Петрова «Распространение наречий угрорусов по картам 1772 г.» (К., 1912; из фондов Национальной библиотеки Украины им. В. Вернадского) мы как раз и наблюдаем, что ареал угрорусов (они показаны белым цветом) весьма напоминает украинцев, некогда просто «переплеснувшихся» за Карпаты со своего «материка».
В результате творчества Грушевского украинцы вдруг не только спокойно «осели» на своей Украине, но и обнаружили, что они из нее никуда не уходили. Украинское многомиллионное крестьянство эти историографические проблемы вообще не беспокоили, оно как жило тут всегда, так и продолжало. А вот профессор Грушевский открыл, реконструировал их историческую судьбу для тех, кого это может заинтересовать. Посему простой украинец, учившийся 100 лет назад, заинтересовавшись вдруг своими корнями, их находил — от современности до начала исторических времен. И угадайте, кем он становился после этого? Правильно — «украинским националистом» или, как тогда говорили, «щирым [искренним]» (или «свидомым [сознательным]»), поскольку для знающих украинскую историю она уже не оставляла мировоззренческой альтернативы.
Надо отдать должное Грушевскому: он не пытался укоренить украинцев глубже «письменной истории», что делает ему честь, поскольку в своем научно обоснованном патриотизме он не покидал пределов разумного.
Еще добавлю, что его «схема» украинской истории основывалась кроме национальной, еще и на народнической идеологии, поскольку субъектом украинского исторического процесса выступали украинские народные массы. Они были высшим мерилом истины, и если чего-то и творили нехорошее, то виноваты в этом были власти. В силу такого взгляда автор не поднимал проблемы роли национальной элиты и какой-либо пользы от национальной государственности. Марксизм (а социалист Грушевский был ему подвержен как минимум в общей тональности) ведь не видит в эксплуатирующих классах ничего симпатичного, а государство для него — инструмент для защиты несправедливого общественного устройства. То есть в «пределах возможного» для Грушевского независимая государственность, очевидно, не фигурировала.
Следствием этого могла стать парадоксальная ситуация: спроектированная нация приобретает «свободу от», но не способна ее трансформировать в «свободу для», то есть конструктивно, позитивно воплотить в политико-правовом и социальном смысле. Такое «сужение» числа возможных вариантов самоорганизации выглядит маловероятным, но, впрочем, является абсолютно возможным — о чем свидетельствует исторический опыт Украины. Такое противоречие, несовместимость нации и государства если не в идеологии, то, по крайней мере, в национальном политическом мышлении, в самом стиле мышления украинского национального движения, обусловило его дальнейшее проблемное развитие и не лучшим образом сказалось как на судьбе нации, так и на судьбе ее государственности и политической культуры.
СОВРЕМЕННЫЙ УКРАИНСКИМ НАЦИОНАЛИЗМ: ПОПЫТКИ РЕАЛИЗАЦИИ
С залпами Первой мировой войны для Украины закончился «долгий девятнадцатый век». Смена геополитической ситуации и распад многонациональных империй дали возможность развившемуся за это время украинскому движению попробовать реализовать вторую фазу национальной программы — построение суверенной государственности.
Галичане были к этому готовы в силу своего более продолжительного опыта легальной политической деятельности. Их политические партии отказались от мелочного идеологического доктринерства в пользу достижения общих национальных приоритетов. Но Галиция — край небольшой в общеукраинских масштабах. В Российской империи загнанный в подполье украинский национализм приобрел деформированную форму, став односторонне левым, зараженным социальным максимализмом российского революционного движения. Колебания между социальным и национальным, автономизмом и самостийничеством лишили его политической и военной инициативы, не позволив вовремя и в необходимых масштабах осуществить военное и административное строительство. Поэтому когда главные противоборствующие силы российской гражданской войны сошлись в окончательной смертельной схватке в 1919–1920 гг., Надднепрянщина оказалась в заведомо проигрышных условиях. В аналогично проигрышной ситуации оказалась и Галиция по отношению к новой Польше — просто в силу несравнимых ресурсов и возможностей.
Давайте ближе познакомимся с ходом событий в 1917–1920 гг., поищем причины национального поражения и посмотрим, какой идеологический реванш (и идейная модернизация украинства) был сделан уже в условиях политической эмиграции. Затем мы основное внимание уделим деятельности ОУН-УПА. Ясно, что ими не ограничивался украинский национализм после 1920 г., но они для нашей публики наиболее «больная тема». Давайте поговорим об этом, показав, как два тоталитарных режима ломали хребет украинскому национализму в годы Второй мировой войны.
1. Украинская национальная революция 1917 г
Февральская демократическая революция 1917 г. в России и последующий вакуум власти дали возможность национальным движениям имперских окраин сразиться за выполнение своих политических требований. Следствием этого стало образование национальных государств поляков, финнов, эстонцев, латышей, литовцев. Другие «соискатели» испытали национальное поражение в войне, были оккупированы и, наконец, вошли в состав «семьи братских народов» Советского Союза.
Наиболее нелогичным итогом этого конфликта стало поражение украинцев — второго по численности этноса империи, этнический ареал которого содержал значительные человеческие, экономические и природные ресурсы. Конечно, военно-стратегическая ситуация была крайне неблагоприятной, но наиболее выразительным украинским феноменом стала постоянная неспособность украинских политиков создать жизнеспособное государство — институт, который по своим объективно присущим функциям ориентирован на защиту организованного им сообщества как минимум в критической ситуации. Государство как инструмент власти и политического господства имеет свойство самовоспроизвдства и самосохранения. Конечно, только декларативное провозглашение государства (а не его реальное создание) не является гарантией самосохранения нации. Последнее во многом зависит от административных навыков, политической культуры и наличия соответствующих национальных кадров.