Страница 4 из 156
Приблизительно в XVI в. в Англии стали отождествлять понятие «нации» с «народом», применяя его для обозначения всего населения страны. Это отождествление и положило начало блестящему взлету термина «нация». Но! Это определение было территориально-политическим, а не этническим или языковым. Окончательно оформилось такое значение слова в риторике французского Просвещения последней четверти XVIII в., в лозунгах Великой французской революции. В дальнейшем слово «нация» стало популярным среди тех народов, где процесс образования наций совпадал с процессом формирования централизованного государства и чья элита была относительно культурно однородной. То есть, в такую «нацию» включалось все население страны, независимо от этнического происхождения. Так это понимали во Франции и Англии — передовых государствах ХІХ в. Там «нация» стала политическим символом, синонимом суверенности народа; становление нации являлось составляющим процесса демократизации, элементом гражданственности, патриотизма. Поэтому в английском и французском языке понятие «нация» является синонимом «страны», ««государства». По мере демократизации (а без этого — никуда) государство становится выразителем воли не правителей, а народа, сознательных граждан, поэтому понятие государственных интересов часто заменяется «национальными интересами». Именно в таком значении подразумевались те нации, которые вошли в Лигу наций и ООН, то есть понятия государство-нация-народ — синонимы.
Мы добавим от себя, что прорыв «нации» как политического символа в результате деятельности просветителей был вызван еще и тем, что Просвещение дезавуировало, разоблачало священную суть монаршей власти и планомерно разрушало «абсурдную» религиозную веру. Это вело к утрате традиционных социальных «кумиров» и традиционной лояльности к «власти от Бога», которая до того была свойственна подданным. «Король умер», но кто же «да здравствует»? Изменился источник суверенной власти, пошатнулась вера, изменилось понимание того, что же является соединительной тканью общества. Поэтому вера именно в нацию логично стала во Франции ХІХ века «гражданской религией». Нация-народ стала источником суверенитета и объектом лояльности населения, которое превратилось из «подданных монархии» в «граждан национального государства». И если раньше сувереном, источником права, был монарх, божий помазанник, то теперь им стал народ-нация.
Но в Центральной и Восточной Европе утвердилось иное понимание нации, связанное с влиянием немецкого языка, интеллектуальных традиций (через университеты региона) и существованием многонациональных империй. Германия была до 1871 г. расколота на несколько отдельных государств и вольных городов, поэтому образовался синонимичный ряд: нация-народ (люди, объединенные общей культурой, языком, традициями), а вот государство по понятным причинам в этот ряд не вошло. В широком ареале влияния немецкой культуры нация представлялась как культурно-языковая, т. е. этническая, общность. Объединение в одно государство, государственная интеграция были тогда лишь целью немецкой нации.
Интеллектуальные элиты славянских народов (и русских в том числе) в ХІХ в. обучались преимущественно в немецких университетах или же находились под влиянием немецкой философии и обществоведения, а потому усвоили именно этническую трактовку нации. Тем более что большинство славянских народов не имело своих независимых государств и лишь вступало в стадию «национального возрождения», «национализма».
Своеобразно поддержало эту трактовку распространение идей социал-дарвинизма, в котором законы борьбы за существование, выживания сильнейших биологических видов и популяций были перенесены на социальные реалии. Возникают идеи глобальной конкуренции и борьбы рас, наций. Ранний романтический национализм, главным воплощением которого был иррациональный «народный дух», все чаще уступает место уже «научным» идеям исключительности и национального превосходства. Именно по причине нормальной человеческой реакции на национальный снобизм и возникает негативное восприятие понятия «национализм», однако этот снобизм отнюдь не воплощает в себе всю суть национальных лозунгов, которые несли идеи и свободы, и прав человека, и «европейского дома». Не будем и мы упрощать сложные вещи — хотя порой и хочется.
В общем, мы видим, что значений и смыслов нации было создано более чем достаточно для того, чтобы запутать «национальный вопрос» и трактовку национализма и поставить массовое понимание всех этих явлений в зависимость от идеологически и политически ангажированных черно-белых оценок (ведь хочется проще!). То есть в споре по вопросу «нации» спорящие могут говорить о разных вещах и по этой же причине вообще не понимать друг друга.
Как мы увидим в дальнейшем, доминирующими стали именно территориально-политическая (гражданская) и этническая трактовки.
4. Существуют ли нации в «объективной реальности»?
По словам британского социолога и историка Чарльза Тилли, нация — «одно из наиболее запутанных и наиболее ангажированных понятий политического словаря». И здесь с ним не поспоришь. Как мы видим, в восприятии нации, существующей как слово пару тысяч лет, а по нынешним трактовкам — уже 200 лет, наличествуют противоположные позиции, которые, как это ни удивительно, касаются и самой возможности ее существования, ее реальности. Нам-то кажется, что нации, хороши они или плохи, но давненько живут и действуют…
Однако существует социальная наука, и она старается все, что нам кажется очевидным, подвергать сомнению. За что мы ее, может, и не любим, но порой ценим.
Так вот, логика науки состоит и в том, чтобы не доверять тем вещам, которые существуют в сознании людей и кажутся им очевидными, не проверив их научными объективными методами исследований. Исходя из этого скепсиса, тот факт, что десятки миллионов человек считают, что французская (немецкая, итальянская, польская и т. д.) нация существует, является пока всего лишь социальным фактом (представлением, разделяемым большим количеством людей), но еще не объективной реальностью. Понятие «нация» два столетия влияет на повседневную жизнь миллионов, но многие ученые подозревают, что при этом нация — штука выдуманная (или надуманная), и является одной из тех несуществующих вещей (давайте продолжим список: рай на земле, коммунизм, национальные интересы вдали от родины и т. д.), за которые уже умерли многие миллионы.
С точки зрения объективности, мы должны были бы иметь научные (проверяемые) параметры принадлежности к определенной нации, конечно, если она — явление этой самой объективной реальности[6]. В принципе, нам давным- давно известны основные антропологические параметры жителей Украины и в целом, и по регионам (эти данные систематизировал еще выдающийся украинский антрополог Федор Вовк 100 лет назад). Но это — просто «внешние черты» людей, проживающих издавна на определенной территории, при этом многие из них могут называть себя украинцами и многие — нет.
Максимальное число «объективных показателей» вроде бы исчерпывается у ученых следующим списком:
• Общность территории
• Общее правовое пространство
• Общий рынок
• Общность происхождения
• Общность антропологического строения
• Общность языка
• Общность религии
• Общность культуры и традиций
• Общая историческая память, переживания, мифология
Мы видим, что эти признаки можно сгруппировать по таким проблематикам: государственно-правовая, этногенетическая и культурно-ментальная.
Для нации желательно проживать на достаточно компактной территории, чтобы иметь национальное государство или претендовать на его создание в определенных логических границах; общий национальный рынок может образоваться и до создания государства (например, Немецкий таможенный союз, созданный до образования Германского рейха), а может возникнуть уже в своем государстве; общее правовое пространство естественно формируется тоже в пределах границ одного государства (ибо только государство это пространство формирует).
6
При Гитлере пытались использовать объективные показатели принадлежности к арийской расе (лицевой угол и другие данные антропометрии, родословные), не особо, впрочем, удачные.