Страница 102 из 156
Для Липинского монархия как институт должна была результативно — в противоположность демократической республике — решать проблему консолидации.
Но все же это не должен был быть абсолютизм времен «старого режима»:
«Мы не хотим…старого царского самодержавия, этой полуазиатской демократической (поддержанной безграмотной массой) деспотии, которая себя в минуты опасности все при помощи толпы — погромами спасала. Не хотим также, чтобы тот наш будущий Хозяин великий был гетманом лишь только «господ» или одних только пролетариев… Не хотим, чтобы это был временный диктатор, зависимый от той партии, которая его на главу государства вынесла».
Монархия должна быть «законом ограниченная и законом ограничивающая». Основная весомость монархии, по Липинскому, может быть в признанном авторитете монарха-арбитра, который должен гарантировать личные права граждан. Липинский не смешивал монархизм с вождизмом, для него была важна преемственность — легитимная династия. В 1925 г. он писал: «…если отобрать у монархизма его мерило законности — традицию и историческую преемственность, если отобрать у него необходимый для его существования легитимизм — он становится обычной диктатурой, обычным законом и правом узурпатора-везунчика».
Главное, что внесло христианство в политическую доктрину Липинского, это идею огромного значения этики, которая бы корректировала и определяла характер политических идей. Иррационализм как основная черта земледельческой идеологии воплощался в религиозную веру, которая противопоставлялась современному рационализму — «новейшей магии: вере в божеское всемогущество человеческого ума и его чудотворцев». Однако он подытоживал свои религиозно-этические принципы выражением очень взвешенным: «Мы не делаем из политики религии, ни из религии политики».
Собственные мысли Липинского о сущности консерватизма вполне красноречивы и требовательны:
«Непоколебимая верность данной традиционной власти, дисциплинированность, ответственность, честность, способность к послушанию и умение сдерживать свои индивидуалистические анархические инстинкты, выработанное соответствующим воспитанием преимущество ума и воли над ощущениями и умение руководить своим темпераментом, привязанность к национальной исторической традиции и унаследованный ею опыт в правлении нацией — это основные характерные приметы консерваторов».
Однако все время ощущается, что все настойчивые мысли о дисциплине, послушании и верности традиции явно исходят из опыта Центральной Рады и Директории, когда попугайская социалистическая риторика, узость кругозора, бешеные личные амбиции и анархическая атаманщина разрушали само бытие Украины, отдав ее, в результате, большевикам, а те оставили руины от всех тех традиций и той истории, которые стали последним смыслом жизни для Вячеслава Липинского.
7. Идеологический реванш 1920-х годов: националисты-радикалы и Дмитро Донцов
Другое направление правой идеологии — плод творчества Дмитра Донцова (1883–1973), идеолога «чинного [действующего] национализма». В рассказе о нем мы будем опираться в основном на диссертацию Ирины Шлихты[51]. Донцову мы посвятим несколько больше внимания, чем Липинскому, поскольку многими именно его идеи и воспринимаются как украинский национализм «в чистом виде».
Родом Донцов был из Мелитополя, где из своей семьи и среды впитал романтические национальные идеи. Учился в Царскосельском лицее и Петербургском университете, примкнул к украинскому социалистическому движению. Расстался с ним, т. е. стал в его понимании «националистом», в 1913 г.
Определяющим в формировании украинской идентичности Донцова стал период обучения в Петербургском университете (1900–1907). Именно здесь Донцов начал проявлять интерес к истории Украины. Главным литературным влиянием, кроме Тараса Шевченко, становится Леся Украинка, чья поэзия в значительной степени оказывала содействие переходу Донцова к националистическим убеждениям. В Петербурге он знакомится также с «Самостийной Украиной» Михновского, которая на него «произвела незабываемое влияние». Кроме того, Донцов получил возможность пользоваться книгами из Галиции, и те также не могли не повлиять на процесс его самоопределения. Не следует отвергать и тот факт, что, оказавшись в иноэтничной среде, он ощутил на себе, что такое русский шовинизм:
«Каждый, кто имел возможность оборачиваться в русских студенческих кругах начала ХХ века, знает, каким отравляющим ядом нетерпимости заражены эти круги… Устрашающа эта нетерпимость в особенности в отношении Россиян к чужим национальностям… Известным является отношение Россиян к евреям… национальная политика нетолерантна в высочайшей степени…».
Дебют Донцова на политической арене состоялся в 1903–1904 гг., когда он стал членом Петербургской украинской студенческой общины. На время его вступления в общину созрела выразительная тенденция к переходу молодежи на социалистические позиции, поэтому Донцов вместе с несколькими товарищами возглавил национальную фракцию, которая стояла в оппозиции к вышеупомянутому процессу. Почти одновременно (1905) он стал членом петербургской группы УСДРП, куда влился весь студенческий актив. Возникает закономерный вопрос: зачем Донцов присоединился к социалистическому движению? Очевидно, ответ следует искать в политической моде — тотальном увлечении марксизмом. В Российской империи это увлечение было тем сильнее, что марксизм воцарился здесь раньше, чем национализм (в современном значении слова), и долгое время не имел серьезного конкурента. Как вспоминает украинский социал-демократ Исаак Мазепа: «С лозунгами недемократическими и несоциалистическими нельзя было показаться среди людей». Украинский самостийнический национализм — как вполне типичный восточноевропейский национализм — к началу Украинской национальной революции 1917–1921 гг. был делом рук лишь узкого круга интеллектуалов и посему не мог претендовать на успех. Национальное возрождение в Восточной Украине на 1905 г. еще не достигло полноценной «политической» фазы (по классификации Мирослава Гроха) и находилось на стадии «патриотической агитации», которая не предполагает мобилизации широких слоев населения.
Период пребывания Донцова в рядах УСДРП (1905 — январь 1914 гг.) был чрезвычайно сложным и, вместе с тем, плодотворным. В 1905 г. он принял участие в украинской политической манифестации, проходившей в помещении Петербургского университета. На ней Донцов произнес речь в защиту политической независимости Украины. Это выступление является своеобразным Рубиконом, с которого начинается период все большего влияния Донцова на политическую жизнь Украины и украинско-русские взаимоотношения. За участие в манифестации он был арестован и отправлен в Киев. Заключение оказалось кратковременным, однако оказало содействие сближению Донцова с киевским активом УСДРП и, прежде всего, с Симоном Петлюрой.
Заметив публицистический талант Донцова (его первые политические статьи появились в органе УСДРП — газете «Слово»), члены украинской фракции второй Государственной думы пригласили его на должность редактора своего органа — газеты «Наша дума». Это обусловило возвращение Донцова в столицу из Киева.
1907 г. можно считать переломным для него. Оказавшись в потоке российской высокой политики, он сделал для себя два неутешительных вывода: во-первых, абсолютно все русские партии, независимо от программы, пропитаны шовинистическими и империалистическими настроениями; во-вторых, крайне слабая активность украинских социал-демократов в деле защиты национальных интересов.
Второй арест и внезапная болезнь стали главными факторами выезда Донцова за границу, в Галицию. Находясь на лечении в польском курортном городке Закопане, он в 1909 г. знакомится с личностями, которые, наряду с Миколой Михновским, имели решающее влияние на формирование его националистических убеждений — идеологом украинского консерватизма Вячеславом Липинским и теоретиком польского «европейского» национализма Станиславом Бжозовским.
51
Шліхта І. Дмитро Донцов як ідеолог і теоретик українського націоналізму: дис… канд. іст. наук. — К., 2005.