Страница 10 из 156
Но есть одна действительно важная проблема: может ли быть нация, если понятия этого в известном нам современном смысле (или в двух известных — этническом и гражданском) нет? Вынуждены признаться, что действительно, никак не может быть. И если нация у нас родилась усилиями Просвещения, Французской революции, войн народов против Наполеона, идеалистической философии, этнографии и романтизма, то до них наций не было. То есть, не было наций этнических. Были сословные, которые использовали это слово, но не в том смысле, как его использовал современный национализм. Поэтому будет откровенно неправильным говорить об «украинской нации» до ХІХ века. До этого существовал украинский этнос, который себя выражал и отстаивал в иных формах и понятиях, чем теперь, да и называл сам себя очень по-разному.
Дискредитация национализма
Нацистский режим сделал все слова с частицей «наци» бранными. Хотя нацизм Гитлера не был даже «этническим национализмом» — он был расовым. Он мог и среди носителей немецкой культуры и языка найти «неполноценных» и «дегенеративных». При этом забывают, что большинство демократий, установленных в Западной и Центральной Европе в результате Второй мировой войны, были результатом борьбы именно национальных освободительных движений. Шарль де Голль перед войной по взглядам был близок к крайне правым, но именно его национализм не позволил ему стать коллаборационистом. Однако память об ужасах холокоста и лагерей смерти склоняет многих просто перестать использовать слово «национализм» относительно того, что им в действительности является, используя вместо него синонимы и эвфемизмы.
Важный нюанс: нация является коллективом равноправных людей, имеющих некое общее происхождение (или кровное, или территориальное). До эпохи Просвещения идея равенства не была принята в традиционных (досовременных) обществах, опирающихся на сословное деление, которое было жестче, чем этническое. Мы знаем, что аристократия всегда была космополитической. В Чехии правили Люксембурга, в Польше — литовец Ягайло, а в Испании — Габсбурги. В большинстве тогдашних европейских народов высшие слои видели свое происхождение отличным от происхождения народных масс: польская шляхта была «сарматами», казаки — «хазарами», а Рюриковичи обязательно должны были быть варягами, призванными к славянам из-за моря. Для человека главной считалась его сословная и династическая лояльность, верность малой группе и очень даже конкретному сюзерену, а не какому-либо массовому абстрактному национальному коллективу. У подавляющего большинства населения идентичность была сугубо и узко местническая (мы — местные). Обозначались чувства большей общности лишь в ситуации кризисов и войн, которые обостряли ксенофобию, конфессиональные и солидарно-«патриотические» чувства больших масс людей. Например, война шотландцев против Англии в начале XIV в., когда в защиту своего шотландского короля истово сражались кельты-горцы и германцы-англы с низин. Англы были верны своему сюзерену и по ряду причин очень не любили англичан, хотя часть последних была их прямыми родственниками. То есть средневековая монархия чем-то походила на позднейшую политическую нацию (но без общегражданских прав), где главное — верность, лояльность, а не происхождение. Говоря современным языком, часть английской «этнической нации» была частью шотландской «политической нации» и верна шотландскому королю. Характерно, что шотландцы и доселе отличаются по своему происхождению и утратили свои «языки», что, однако, не мешает им считать себя шотландцами и порой проявлять сепаратизм.
Такие проявления национализма до эпохи современных наций называют «протонационализмом»: его время уж точно приходит в эпоху Возрождения и Реформации, в век Макиавелли (зачинателя итальянского национализма) и Лютера (немецкого).
Еще один нюанс: политические проекты (а нация — это, несомненно, политический проект) до ХХ в. всегда были преимущественно делом элит — образованных, думающих о «высоких материях», знатных, имеющих статус и возможности, позволявшие заниматься политикой. Эти элиты и «производили» идентичности, лозунги и сверхзадачи для широкого использования. «Национальное самосознание появилось в тех слоях населения, которые имели европейский масштаб сознания» (немецкий исследователь Отто Данн). Для дальнейшей национализации им нужно было «уравнять» себя с социальными низами, что означало демократизацию, которая, в свою очередь, делала народные массы объектом все более интенсивной мобилизации или пропагандистской обработки. Нужно учитывать, что до середины ХІХ в. значительная часть европейцев была еще безграмотна, не владела «высокими понятиями», — а ее уже видели частью определенных наций. Демократия порождает «электорат», массовый политический ресурс, за который элите надо бороться. А если «нация» не имеет государства, то без «возбуждения» масс эту государственность не вернуть и не построить.
В общем, «нация» — определенно продукт ХІХ в. Она возникает в сознании интеллектуальной элиты, которая в результате этого обречена на вечный диалог с народом, узаконивающий своими культурными особенностями национальные претензии, но слабо ориентирующийся в тех вещах, которые делают его «нацией» в глазах элиты. Нация реализуется через национализм, то есть они — «близнецы-братья». Нация — коллектив, общность, национализм — его действия, жизнь, реализация. Сам же «народ» просто себе жил, работал и не знал, какие страсти бурлят в просвещенных умах эпохи. Как писал украинский национальный деятель Пантелеймон Кулиш в середине ХІХ века, тогдашние украинцы скорее назвали бы себя просто людьми, нежели украинцами. Правда, в ХХІ в. ситуация изменилась (пока только для 56 % граждан Украины), что и явилось результатом действия национализма.
Крайне упростив, можно сказать, что нация — это сообщество людей, считающих себя нацией. Но этот декларативный шаг накладывает определенные обязательства, а самое главное то, что данное сообщество берет ответственность за себя — исключительно на себя. И вступает этим в очень жесткую конкуренцию с другими такими же, а вакуума власти быть не может. Кто слаб — обычно страдает. А не посчитал бы себя отдельной нацией — жил бы себе спокойно. Меньше претензий — меньше разочарований. Ибо и человек, только родившись на свет, как раз и начинает сталкиваться с проблемами. Страсти житейские — плата за существование. Нации в этом весьма похожи на людей. «Вообразил» себя — готовься к борьбе за свое существование. «Либеральный» мир ХХІ в. в этом плане не стал добрее.
А что же за люди те, которые живут себе столетиями «просто так», а потом становятся нацией? Дело в том, что «вообразить» совсем уж искусственную вещь так, чтобы она полноценно «зажила», — очень сложно. Поэтому нации опираются в основном (не все, конечно) на свои этнические, то есть культурно-языковые, корни — на этнос. У последнего есть некое, пускай примитивное, самосознание, представление о своем «стандарте», позволяющее французам считать «своими» других французов, близость определенных параметров образа жизни, общей истории, переживаний, часто — религии и многих других моментов. Этнос тоже может считаться воображенным сообществом (поскольку этническое происхождение — это не медицинский диагноз и не отдельный биологический вид), но гораздо более укоренен, чем нация (берущая уже «взрослым» мировоззрением). Этнос начинает «работать» с человеком сразу — с его первых слов и материнской колыбельной, т. е. с языка и бытовой культуры, системы житейских представлений и ценностей. Этносы — одни из самых стабильных сообществ людей, хотя история ко многим из них часто была немилосердна. Но в этом смысле только геноцид, изгнание, рассеяние могут растворить этнос (правда, некоторые, например евреи и армяне, и это смогли пережить), да еще, может, современное общество, размывающее традиционные культуры в процессе индустриализации, модернизации, урбанизации, миграций.