Страница 28 из 190
Безусловно, что эту откровенно террористическую борьбу можно было пресечь только радикальной мерой. Она не могла не повлечь за собой и массовой высылки кулаков, но, как уже говорилось, ход коллективизации не был пущен на самотек.
И все- таки основная масса сельских жителей хотя и настороженно, но доброжелательно встретила коллективизацию хозяйства. Запись в колхозы шла добровольно; и если бы деревня действительно воспротивилась коллективизации, то ее не остановили бы никакие репрессии.
Задача, вставшая перед Сталиным, была сложной и всеобъемлющей, грандиозной. Мир еще не имел опыта подобного реформирования. Коллективизацию необходимо было осуществить на территории СССР, состоявшей из весьма крупных административных единиц: Украинской ССР, Казахской ССР, Северо-Кавказского края, Сибирского края, Нижне-Волжского края, Средне-Волжского края, Центрально-Черноземной области и Московской области. Каждый из этих регионов по площади занимаемой территории и количеству населения превышал размеры многих европейских государств.
В центре этим процессом руководили опытные партийные функционеры, такие, как Я.А. Яковлев (Эпштейн), Г.Н. Каминский, украинец И.Е. Клименко. Во главе его на местах стояли поляк Станислав Косиор (Украина), Шая Голощекин (Казахстан), Мендель Хатаевич (Средняя Волга), русский Борис Шеболдаев (Нижняя Волга), русский Андрей Андреев (Северный Кавказ), литовец Юозас Варейкис (Черноземный центр), латыш Карл Бауман (Московская область), латыш Роберт Эйхе (Сибирь). Это те главные лица, которых Сталин позже обвинит в «головокружении от успехов».
Конечно, к тем, более полувековой давности событиям нельзя подходить с современными мерками. Их своеобразие заключалось в особенностях психологии людей того времени, как ставших объектом коллективизационной реформы, так и представлявших ряды ее исполнителей. Непримиримость и радикализм были обоюдными, поскольку по обе стороны крестьянских баррикад стояли малограмотные, но убежденные в своей правоте люди.
На дестабилизацию обстановки в значительной степени влияло то, что активно сопротивлявшиеся коллективизации кулаки распространяли в деревнях слухи и сплетни: будто бы в колхозах все будет общее; даже жены, которых «станут отпускать во временное пользование по талонам или карточкам. Спать колхозники будут под общими одеялами».
Все эти измышления, превращающиеся в антиколхозную пропаганду, вызывали озлобление и множили ряды недовольных. Как бы подтверждая эти пугающие нелепости и провоцируя население деревни к сопротивлению, на местах обобществление часто доводили до абсурда, изымая у вступавших в колхоз все - вплоть до кур и мелкой живности. Но присутствовала и еще одна особенность, которая замалчивалась советскими историками. В числе организаторов и участников коллективизации было много коммунистов и комсомольцев - евреев, испытывающих почти врожденную ненависть к христианской религии.
Воспользовавшись случаем, как и в начале 20-х годов, они спешили нанести новый удар по Русской православной церкви. Люди некоренной национальности страны, они видели в церкви опору для сопротивлявшейся коллективизации деревни и, по их мнению, ниспровержение религии должно было идеологически разоружить сельских жителей. В деревнях закрывались церкви, сбивались кресты, снимались колокола и сжигались иконы.
И, как показали последующие политические судебные процессы, часто оппозиция умышленно провоцировала этот радикализм, стремясь вызвать недовольство крестьян властью, она надеялась таким способом «снять» руководство страны.
О том, что в эти бурные, почти неистовые годы Сталину было весьма непросто проводить свою политику, свидетельствует история, казалось бы далекая от проблем коллективизации. Именно в то время, когда в стране, раздираемой классовыми, национальными и религиозными противоречиями, шла борьба за организацию колхозов, в столице велась другая схватка.
Еще с 5 апреля по 12 мая 1928 года газета «Комсомольская правда» опубликовала серию из семи (!) острых, обличительных статей, призывавших к разгрому «головановщины». В них шла речь о главном дирижере Большого театра (ГАБТа), с 1925 года профессоре Московской консерватории, Николае Семеновиче Голованове. Выдающегося русского музыканта газета обвинила в антисемитизме и антисоветчине.
Начало кампании положило заявление дирижера ГАБТа А.М. Пазовского, направленное им в местком театра 24 марта 1928 года. В нем Пазовский сообщал: «В воскресенье 19-го сего месяца после прослушивания новой оперы С.Н. Василенко на либретто «Сын солнца», соч. Гальперина, дирижер ГАБТа гр. Голованов, говоря о прослушанной опере… высказал удивление, зачем, мол, композитор С.Н. Василенко «пишет музыку на либретто этого пархатого жида».
Хотя при разборе этого заявления Василенко и другие участники прослушивания категорически отвергли утверждение Пазовского - обвинения в антисемитизме отклонил и сам Голованов, - тем не менее 18 апреля местком передал материалы расследования в прокуратуру.
В защиту Голованова выступили десятки деятелей искусства. Среди подписавших письмо о прекращении преследования режиссера были К. Станиславский, М. Ипполитов-Иванов, В. Качалов, И. Москвин, М. Чехов. 11 апреля организационно-репертуарная комиссия ГАБТа решила: «Считать кампанию, поднятую против Голованова, ничем не оправданной травлей».
Однако «творческая интеллигенция» не прекратила нападок на талантливого дирижера. 25 декабря 1928 г. «Комсомольская правда» разразилась очередной истеричной публикацией по адресу русского музыканта. И 10 января 1929 года вопрос о Голованове рассматривался на заседании Политбюро.
В решении было записано: «а) считать, что возобновившаяся кампания травли и бойкота Голованова… не оправдывается обстоятельствами дела и неправильна, б) предложить «Комсомольской правде», всем другим органам советской печати («Правда», «Известия», «Рабочая Москва», «Рабочая газета» и др.) не допускать впредь подобной кампании».
Однако даже после этого постановления, почти год спустя, Сталин вновь вынужден был вернуться к этому вопросу. 15 декабря 1929 года Политбюро снова рассматривало материал «О Голованове». В решении записали: «Поручить комиссии в составе тт. Кагановича, Бубнова, Шкирятова рассмотреть вопрос на основе мнений в Политбюро».
5 января 1930 года Секретариат ЦК, рассмотрев выводы комиссии Кагановича, постановил:
1. «Констатировать, что постановление правительства о прекращении травли и бойкота Голованова не выполнено (нападки на Голованова продолжались со стороны части слушателей консерватории, а также имело место проявление неправильного бойкотского отношения к Голованову со стороны культотдела МОПС).
2. Указать Раскольникову и Пшебышевскому на то, что они не приняли никаких мер к проведению в жизнь постановления правительства.
3. Обязать Наркомпрос принять все необходимые меры к обеспечению элементарной обстановки в консерватории, Софиле и т.п.».
В результате организованной травли, продолжавшейся более двух лет, выдающийся музыкант и дирижер был вынужден уйти из Большого театра. Сохранилось свидетельство: разговаривая с Головановым по телефону, Сталин предложил ему продолжить работу. Все еще ощущавший себя несправедливо обиженным, дирижер пытался отказаться. «Я плохо себя чувствую, - сказал он. - Это слишком для меня большая нагрузка». И вождь понимающе возразил: «Николай Семенович, я тоже сейчас болею, да работаю. Прошу вас поработать. Становитесь за пульт и делайте классику классикой».
Сталин восстановил права талантливого русского человека, которого целенаправленно и методично травила «творческая» интеллигенция. Политбюро трижды рассматривало этот вопрос. И сегодня даже трудно представить, что какая-то мафия, окопавшаяся в учреждениях столицы, могла методично, экстремистски противостоять позиции ЦК. Но таковы были атмосфера и нравы того времени.
Могло ли проще обстоять дело со значительно более сложным крестьянским вопросом? Жесткие методы коллективизации вызвали поток жалоб. В правительство посыпались письма, в которых высказывалось возмущение по поводу практики проведения политики раскулачивания. Однако на предостережения ЦК руководство республиканских, областных и районных центров реагировало пренебрежительно, доказывая правильность своих действий. С мест в Москву поступали победные рапорты.