Страница 126 из 190
Действительно, циркулировавшие в Западной Европе слухи о подготовке военного переворота в Москве в этот период усилились. Об этом же писал Троцкий в «Бюллетене оппозиции»: «Недовольство военных ставит на повестку дня их возможное выступление». Похоже, что «Иудушка Троцкий» просто подталкивал события в желательном направлении.
О том, что в Москве готовился переворот и во главе его со стороны военных был Тухачевский, сегодня уже общеизвестно. Расхождения историографов лишь в мелких деталях оценки сроков его осуществления - установлении решающего часа заговора. Пауль Карел пишет, что переворот был назначен на 1 мая 1937 года. Выбор дня был обусловлен тем, что «проведение первомайского военного парада позволяло бы ввести военные части в Москву, не вызвав подозрений».
Однако объявление официального сообщения, что «маршал Тухачевский возглавит советскую делегацию на церемонии коронации короля Георга в Лондоне 12 мая 1937 года», успокоило Тухачевского и заставило в последний момент отложить путч. По утверждению Карела, Тухачевский решил воспользоваться поездкой в Лондон, чтобы еще раз договориться с немецкими генералами о сотрудничестве во время и после переворота: «Тухачевский решил отложить переворот на три недели. Это стало его роковой ошибкой».
Но дело не в планах. У Тухачевского и его «штаба» заговора появились организационные трудности в осуществлении путча. К 1 мая НКВД уже обрубило приводные ремни и «выбрало» основных исполнителей, способных практически осуществить акцию захвата руководителей страны. А вскоре руководители заговора оказались генералами без армий.
Вполне вероятно, что в случае поездки на коронацию Тухачевский вообще мог не вернуться назад. Видимо, письмо, направленное 21 апреля Ежовым Сталину, Молотову и Ворошилову, являлось намерением не выпустить его из страны.
Нарком сообщал: «Нами сегодня получены данные от зарубежного источника… о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из 4 чел. (3 немцев и 1 поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить».
На сообщении сохранилась резолюция: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предложить т. Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Как бы то ни было, но 22 апреля Политбюро отменило поездку Тухачевского в Лондон, а 23-го он был ознакомлен с текстом спецсообщения.
И все- таки до 4 мая Тухачевский не терял надежды на выезд за границу. Уместно предположить, что и записка, и реакция на нее Сталина были не только благовидным предлогом для замены главы делегации. Складывается впечатление, что вождь давал возможность заговорщикам перейти к решительным действиям.
Хотя в разговоре с Фейхтвангером «Сталин и посмеялся над теми, кто, прежде чем согласится поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов; опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы на открытом месте». Но ему все же нужны были убедительные доказательства действительно реального существования заговора военных. Поэтому при всей серьезности и опасности обстановки он не стал суетиться и торопить ход событий.
Тем временем следствие продолжалось, и 22-25 апреля в протоколах появились новые признания. Бывший начальник Особого отдела НКВД М.И. Гай (курировавший работу Зайончковской, информацию которой об оппозиции военных он умышленно «игнорировал») и бывший 1-й заместитель наркома внутренних дел Г.Е. Прокофьев дали показания на Петерсона, Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других военачальников. Они сообщили и о связях военных с Ягодой.
Как уже указывалось, бывший комендант Московского Кремля, а с 1936 года заместитель Якира по тылу, дивинтендант Петерсон был арестован 27 апреля в Киеве. Во время обыска он собственноручно написал покаянное письмо Ежову с добровольным признанием о своем участии в «кремлевском заговоре». В числе участников он назвал Енукидзе, Корка, Медведева, Тухачевского и Путну. На следующий день бывший заместитель начальника Отдела охраны правительства «З.И. Волович дал показания о существовании заговора с целью государственного переворота, инициированного Ягодой при участии Тухачевского». Но самым слабым звеном в цепи, связавшей всех заговорщиков, оказался латыш Рудольф Петерсон.
Доставленный 29 апреля в Москву, он написал новое заявление на имя Ежова. В нем он признавался, что «является участником контрреволюционной организации правых, в которую был вовлечен в 1931 г. своим начальником по службе - секретарем ЦИК СССР Авелем Енукидзе. Это вместе с ним он [Петерсон] по заданию правых вел работу по подготовке вооруженного переворота в Кремле, одной из задач которого было уничтожение руководителей БКП(б) и Советского правительства, переход власти к лидерам организации правых в лице Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.П. Томского».
Он указывал, что план переворота в Кремле сводился к тому, чтобы участники организации правых, работавшие там на различных должностях, в назначенный день и час произвели арест руководителей партии и правительства. Он назвал 16 участников заговора, которых завербовал лично. Показания Петерсона стали ключевыми в дальнейшем развитии событий. С этого момента в следствии наступил прорыв. Теперь, когда составилась колода из спешивших сделать признания подследственных, расследование выходило на накатанные рельсы.
На следующий день, 30 апреля, в канун праздника, был арестован заместитель бывшего коменданта Московского Кремля Петерсона по политической части, дивизионный комиссар М.А. Имянинников. Кольцо вокруг организаторов заговора замыкалось. Картина обретала явственные контуры, и ее темные тона становились все более зловещими.
Сталин уже был информирован, что в круг действующих лиц втянуто значительное число военных. Однако он не показывал виду, что знает о существовании заговора. Более того, он как бы давал заговорщикам возможность приступить к осуществлению своих намерений, и обстановка накалилась до высшего предела.
Празднование Первого Мая «для посвященных» прошло в атмосфере нервозного ожидания. «По свидетельству моего отца, - пишет Ю. Емельянов, - находившегося 1 мая 1937 года на одной из трибун на Красной площади, во время парада среди присутствующих распространился слух о том, что вот-вот будет взорван Мавзолей, на котором находились Сталин и другие руководители страны».
Фицрой Маклин, английский журналист, присутствовавший 1 мая на Красной площади, писал о бросившейся в глаза повышенной напряженности находившихся на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и своем высоком положении. Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно «и снисходительным, и скучающе-непроницаемым».
Бежавший из Советского Союза агент Вальтер Кривицкий (в действительности Самуил Гершевич Гинсбург) тоже отмечает нервозность в армейской среде. Он пишет что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников… Потом прибыл Егоров, но он не ответил на приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь».
То чувство «неуютности», которое ощущали на трибуне заговорщики, было естественно - «нож гильотины» уже холодил их шеи. Но ничего экстраординарного не произошло. Тухачевский еще не потерял надежды на поездку в Лондон, но, когда 4 мая документы на него из посольства Великобритании в СССР советской стороной были отозваны, нервы руководителя заговора сдали.