Мориарти

— И почему, если Перри работал на Лавелля, он вдруг предал своего хозяина и помог его убить?

— Я полагал, тут некоторую ясность можете внести вы. Ваша работа в Америке…

— Могу лишь повторить то, что я уже говорил, инспектор. Американские преступники не останавливаются ни перед чем, чувство верности или преданности им неведомо. До появления на сцене Кларенса Деверо каждый действовал на свой страх и риск, никакого организующего начала не было. Да и сейчас все они — безжалостные злодеи, у которых нет ничего святого, и никогда не знаешь, чего от них ждать. В Нью-Йорке льют кровь по самым невразумительным причинам — как сегодня. Братья готовы вцепиться друг другу в глотку из-за последнего пустяка, в итоге один из них, а то и оба падают замертво. Сёстры — ничуть не лучше. Результат перед вами. Я пытался вас предупредить. Блейдстон-хаус — это только начало, только первый признак яда, который проник в кровеносную систему вашей страны. Возможно, это дело рук Деверо. То есть наш вчерашний визит — а ему наверняка стало о нашем приходе известно — убедил его: нельзя допустить, чтобы Лавелль заговорил. Не знаю. Меня от всего этого тошнит. Но, боюсь, пока мы докопаемся до истины, будет пролито ещё немало крови.

Оставаться долее в саду было бессмысленно, и без особой охоты мы вернулись в дом, превратившийся в склеп. На кухне всё ещё сидела Мэри Стэгг — единственная из домочадцев, кому судьба даровала жизнь, — но поведать нам ей было особенно нечего.

— Раньше я работала у мистера и миссис Блейдстон, — стала она рассказывать между всхлипами. — И скажу честно, господа, мне с ними было куда уютнее. Это была хорошая семья. С ними была полная ясность, никаких недомолвок. А потом мистер Блейдстон умер, было решено с начала года сдавать дом в аренду, и миссис Блейдстон убедила меня остаться.

Мол, ей будет спокойнее, что за домом свой человек присматривает.

Но мне американский господин сразу не приглянулся. Нрава был буйного, а уж выражался так, не приведи господь! Отродясь не слыхала, чтобы господа такое себе позволяли. Первой не выдержала наша повариха. Сказала — нет, терпеть такое не намерена. А потом и мистер Сайкс решил, что с него довольно, ему на замену пришёл мистер Клейтон, тоже не бог весть какой милый человек. Я уже говорила Энни — моей сестрице, — мол, надо и мне отсюда ноги уносить. И вот чем всё кончилось!

— Садовая калитка всегда была заперта? — спросил Джонс, когда служанка немного успокоилась.

— Всегда, сэр. Все калитки, все окна, все двери — всегда заперты. Едва мистер Лавелль сюда заехал, сразу стал новые порядки устанавливать. Всё под замком, всё задвинуто и защёлкнуто, каждый ключ в своём надёжном месте. К дверям никто снаружи не приближается, даже посыльный, пока мистер Клейтон не выйдет встречать. Когда мистер Блейдстон был жив, тут такие обеды да приёмы закатывали! В доме жило счастье. А за последние месяцы мистер Лавелль превратил его в тюрьму — да сам же и главный заключённый, потому что сидел тут, как сыч, и наружу не показывался.

— А миссис Лавелль? С ней-то вы общались?

Служанку будто током ударило, и, несмотря на обстоятельства, лицо её возопило об отвращении — в эту минуту я понял, как тяжело ей было в услужении у Скотчи и его свиты.

— Уж вы меня, сэр, извините, да только какая же она миссис Лавелль? Мы звали её «мадам», самое подходящее для неё название. Всё тут было не по ней, абсолютно всё, но мистера Лавелля она слушалась. Без его команды из дома ни на шаг.

— Посетители в доме бывали?

— Два господина иногда захаживали. Я-то их почти не видела. Оба высокие, ладно скроенные, брюнеты, один даже с усами. А в остальном — как две капли воды. Не иначе как братья.

— Лиланд и Эдгар Мортлейки, — пробормотал я.

— Вам имя Кларенс Деверо о чём-нибудь говорит? — спросил Джонс.

— Нет, сэр. Но был ещё один господин, которого они всё время поминали, хоть он никогда сюда не приходил, и говорили только тихими голосами. Его имя я один раз услышала — и запомнила навсегда. — Служанка смолкла, руки её теребили носовой платок. — Я проходила мимо кабинета, а мистер Лавелль как раз что-то говорил мистеру Клейтону… я так решила, что ему. Я же их не видела, а подслушивать возле кабинета — такой привычки у меня нет. Но у них шёл серьёзный разговор, тут я их и услышала. «Если заявится Мориарти, мы должны быть начеку!» — вот что сказал мистер Лавелль. Почему-то я его запомнила, а уж потом мистер Клейтон его снова приплёл, как бы шутки ради. Ты, говорит, Мэри, дверь открытой не оставляй, а то придёт профессор Мориарти и тебя схватит. Страшное имя, я, бывало, ложусь спать, а оно так в голове и вертится. Этот Мориарти весь дом держал в страхе — выходит, не зря они боялись, вон чем дело кончилось.

Больше Мэри Стэгг нам сказать было нечего, мы попросили её никому не рассказывать о том, что здесь произошло, после чего Этелни Джонс отправил её домой в обществе констебля. Женщина покинула дом с явным облегчением — едва ли она в нём ещё раз появится.

— Думаете, это дело рук Мориарти? — спросил я.

— Мориарти на том свете.

— Но остались его подручные, другие преступные авторитеты, члены его банды. Вы же видели, инспектор Джонс, как был убит Лавелль. Я понимаю так: это сигнал, предупреждение, написанное кровью.

Джонс задумался.

— Вы сказали, что Мориарти и Деверо хотели встретиться, создать преступный синдикат…

— Да.

— Но так и не встретились. Это следует из зашифрованного письма, которое мы обнаружили в Мейрингене. Получается, что общих интересов у них пока что не было, — зачем же тогда убивать друг друга?

— Не исключено, что Деверо имеет какое-то отношение к событиям у Рейхенбахского водопада.

Джонс устало покачал головой.

— Сейчас делать выводы преждевременно. Мне нужно как следует подумать, собраться с мыслями. Но только не здесь. Сейчас надо обыскать дом и посмотреть, не хранят ли эти многочисленные комнаты какие-то тайны.

Итак, мы погрузилась в мрачную действительность — можно было подумать, что мы движемся по подземным пещерам для захоронений. За каждой дверью нас ждал новый труп. Первым оказался помощник повара, Томас, ему было суждено смежить очи в последний раз в пустой и обшарпанной комнате около буфетной. Он завалился спать прямо в своей рабочей одежде, босые ноги поверх простыни… Это зрелище явно произвело впечатление на Джонса, и я вспомнил: у него же есть ребёнок, может, всего на несколько лет моложе этого несчастного. Томаса задушили, его шею всё ещё обвивала верёвка. Несколько ступенек вели в подвал, где жил и встретил смерть Клейтон. Здоровенный тесак, возможно, с кухни, ему вонзили прямо в сердце, и он так и торчал, пригвоздив Клейтона к постели — так пришпиливают к лабораторному столу насекомое. В тягостном молчании мы поднялись на чердак — там, с перекошенным от злобы лицом, как в жизни, лежала повариха, как выяснилось, миссис Уинтерс. Причиной смерти тоже Стало удушение.

— Зачем было всех их убивать? — спросил я. — Ладно, у Лавелля было рыльце в пушку, но чем виноваты остальные?

— Нападавшие решили, что оставлять свидетелей слишком опасно, — пробормотал Джонс. — Они проснутся, увидят, что хозяин мёртв, и обо всём без стеснения расскажут. А так они не расскажут нам ничего.

— Парня и женщину задушили, а Клейтона закололи.

— Из троих он был самый крепкий, его, конечно, тоже отравили, но была большая вероятность, что он проснётся. Убийцы решили не рисковать. Поэтому для него в ход пошёл нож.

Я отвёл глаза — насмотрелся.

— Куда теперь? — спросил я.

— В спальню.

Огненноволосая дама, которую Лавелль назвал Цыпой, лежала, распростершись, на матрасе из гусиного пуха, в ночной сорочке из розового батиста, вокруг шеи и на рукавах — кружевные оборки. Смерть состарила её лет на десять. Левая рука откинута — в направлении мужчины, который обычно лежал рядом с ней, но сейчас уже ничем не мог ей помочь.

— От удушья, — сказал Джонс.

— Из чего это следует?