Страница 45 из 51
Приступить к арестам по второй категории Ежов разрешил региональным управлениям НКВД уже 4 сентября, а между 28 августа и 15 декабря 1937 года, в ответ на поступавшие из регионов просьбы, Политбюро санкционировало увеличение лимитов — около 22 000 по первой категории и 16800 по второй. Однако и это не удовлетворило руководителей на местах. В январе 1938 года на совещании руководящего состава НКВД при обсуждении итогов Большой чистки большинство начальников управлений высказались за продолжение «массовых операций» как по «уголовникам и кулакам», так и «национальных».
Ежов так прокомментировал это мнение: «Хотя эти операции и ограничены были сроками моих приказов, но… я думаю, что эти операции можно будет проводить и дальше». Действительно, 31 января Политбюро приняло решение № П 57/48: «а) Принять предложение НКВД СССР об утверждении дополнительного количества подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента». Подтвердив санкции для 22 регионов на аресты еще 57200 чел., в том числе 48 тыс. по первой категории, документ предписывал: «б) Предложить НКВД СССР всю операцию… закончить не позднее 15 марта 1938 года, а по ДВК не позднее 1 апреля 1938 года».
Однако 1 февраля Политбюро утвердило дополнительный лимит: для лагерей Дальнего Востока в 12 тыс. чел. первой категории, а 17 февраля, по запросу Хрущева, — в 30 тыс. чел. всех категорий для Украины. Кроме этого, 31 июля на Дальнем Востоке было разрешено осудить тройками еще 15 тыс. по первой категории и 5 тыс. по второй, а 29 августа 3 тыс. чел. для Читинской области. То есть в целом с 31 января по 29 августа 1938 года дополнительно было разрешено осудить 122200 чел.
Таким образом, с начала операции по зачистке уголовно-кулацкого элемента, ставшей важным фактором подготовки государства к войне, Политбюро санкционировало репрессии в отношении 391150 чел. Из них официальное разрешение на осуждение по первой категории составило 249 200 и к расстрелу — 141950 чел. В целом за все время проведения массовых операций Политбюро дало санкции на арест только 679 тыс. чел. в том числе: по уголовно-кулацкой операции — на 436 тыс. чел.; по национальным операциям — на 247 тыс., на осуждение военными трибуналами — 41 тыс.
Однако кроме контингента, выявленного органами госбезопасности, в стране существовало значительное количество люмпенизированного населения, не занятого общественно полезным трудом. Поэтому еще в 1935 году милиция получила право: в административном порядке приговаривать к высылке или к 3-5-летним срокам заключения в лагерь лиц, принадлежавших к социально-опасным элементам, конкретную вину которых уже не надо было доказывать в суде.
В эту категорию входили: лица, занимавшиеся кражами на транспорте, воры, нищие и «бомжи», шляющиеся по стране монахи, нарушители паспортного режима и другая маргинальная публика, не имевшая постоянного места жительства. Согласно приказу от 21.05.1937, в ведение милицейских троек (не путать с судебными тройками по приказу 00447) попадали и такие категории правонарушителей, как скупщики краденого, проститутки, хулиганы и воры-рецидивисты. Регламентируя деятельность милицейских троек, 21 мая 1938 года Ежов издал приказ НКВД по рассмотрению дел об уголовных и деклассированных элементах и о злостных нарушителях положения о паспортах.
За период 1937–1938 годов региональные милицейские тройки приговорили к различным мерам наказания около 400 тыс. правонарушителей. В результате за 9 месяцев, с 1 июля 1937 года по 1 апреля 1938 года, число заключенных в ГУЛАГе увеличилось более чем на 800 тыс. Общим итогом зачистки криминального слоя стало то, что в 1937–1938 годах за уголовные преступления было арестовано 1566185 чел..[96] При этом на 1 января 1938 года в лагерях и исправительно-трудовых колониях СССР находилось 1 млн. 881 тыс. человек; на 1 января 1939 года — 1 млн 672 тыс. Для сравнения укажем, что спустя 60 лет, на пике правления Ельцина, в 1998 году в местах заключения России содержалось 1,8 млн. чел. То есть практически столько же, что и в 30-е годы, но ведь и страна стала меньше.
Нет, 1937 год не был трагедией народа — он стал трагедией его врагов! Принятие Конституции 1936 года потребовало коренной перестройки всего государственного механизма, и осуществить ее без смены правящего слоя было невозможно. После революции, за 20 лет советской власти, в стране образовался слой новой бюрократии в лице номенклатуры, превратившейся в подобие новой аристократии в худшем смысле этого слова. Ради укрепления личного материального благополучия эта рать чиновников занималась не только очковтирательством и обманом правительства, но и воровством. При этом на предприятиях нарушалась технологическая дисциплина и процветала халатность; в результате не выполнялись производственные планы и разбазаривались финансы, происходили аварии и катастрофы.
Аресты наркомов, руководителей ведомств, предприятий, учреждений и других чиновников начались еще в середине 1936 года. Но гласно вопрос об экономических, хозяйственных и должностных преступлениях был поднят наркомом НКВД Ежовым на декабрьском, а затем на февральско-мартовском 1937 года пленумах ЦК. Еще одной темой обсуждения стало укрепление технологической и производственной дисциплины, и то, что нарушение норм и невыполнение должностных обязанностей называлось «вредительством», являлось лишь отражением психологии того времени.
И поскольку до 70 % руководителей имели лишь среднее и даже начальное образование, то, стремясь удержаться на плаву и сохранить свое положение, управленцы объединялись в местнические кланы, которые не только тормозили развитие страны, но и не соблюдали партийных норм. Так, в Свердловской области в 1937 году 38 % первых секретарей имели партийные взыскания: за бытовое разложение — 11,0 %, за нарушение партийной дисциплины — 9,0 %, за извращение партийной линии — 26,7 % и 53,3 % по другим причинам. То есть каждый третий секретарь горкома или райкома имел «пятно» в своей биографии.
О том, что стране нужны грамотные специалисты, Сталин объявил на февральско-мартовском пленуме, но он не собирался прибегать к репрессиям. Фактически их спровоцировали сами старые большевики. Недовольные введением в Конституцию таких демократических принципов, как прямые, всеобщие выборы при тайном голосовании и предоставление прав лишенцам, они поднимали тему борьбы с врагами на каждом пленуме. С одной стороны, это было демонстрацией лояльности власти, но с другой — являлось своеобразной формой протеста против демократических реформ.
Однако, как пояснял Сталин писателю Фейхтвангеру, «у нас не просто демократия, перенесенная из буржуазных стран. У нас демократия необычная, у нас есть добавка — слово «социалистическая» демократия… Демократизм создает рабочему классу возможность пользоваться различными правами… Если демократию не отождествлять с правом литераторов таскать друг друга за волосы в печати, а понимать ее как демократию для масс…». И именно проявлением «демократии масс» стала смена руководства в партийном и государственном аппарате, устранившая чиновников, уличенных в нравственном разложении и небрежении общественным долгом ради выгоды и личного преуспеяния.
Но уже само объявление принципа конкурсности при проведении партийных выборов весной 1937 года вызвало столкновения на местах. Причем первоначально освободившиеся посты заняли наиболее радикальные и агрессивные «лидеры», которые и руководили репрессиями. Затем, уже после июньского пленума ЦК, они были смещены новыми силами, но то, что в клановых схватках противоборствующие группы уничтожали друг друга, не зависело от Сталина. Такова была сама логика времени.
Сталинская политика не была плодом «штабных» или «канцелярских» расчетов. Она вытекала из обстоятельств развития страны и всегда была ясно нацелена в будущее. Затрагивая самые чувствительные нервы общественной жизни, она побуждала народ к деятельности, заставляя людей ощущать себя строителями социализма, и, как это ни выглядит парадоксально, сами репрессии тоже стали выражением демократии. Поэтому чистка бюрократического слоя, в ходе которой было репрессировано около 40 000 чел., достигла пика в конце 1937 года и была завершена к концу 1938 года.
96
См.: Население России в XX веке. Т. 1. С. 318.