Страница 4 из 71
Она ищет глазами Зуграву, но того почему‑то не видно.
Откуда‑то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер–кельнер лучшего в городе ресторана. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопавшему в темноте, проливает на него несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб — шишковатый, в глубоких тенях. Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по–прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по–видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха — в комнату вошел еще один человек, — слегка удлинилось и внезапно осветило несколько хлебов, сложенных на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.
— Нужно накрыть караваи! — встревоженно воскликнул кто‑то.
— Это еще зачем? — Невысокий, щуплый человек возбужденно вскочил на ноги. — Не нравится, что ли, как испекли?
— Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, — шутливо бросил еще кто‑то.
— Тогда зачем его прятать? Невзначай подумают, что куплен не на честно заработанные деньги, и захотят отнять! — слегка повернувшись в сторону Кику, проговорил кельнер. — В случае тревоги быстро накроем на стол и примемся отмечать серебряную свадьбу хозяйки, А вот и сама невеста! — Он указал на женщину явно городского вида, одетую между тем по–деревенски — она была в ярком цветастом фартуке и низко повязанном платочке.
— Буду рада гостям… — расцвела женщина в доброй, приязненной улыбке.
Взяв со стола буханку, хозяйка протянула ее сидевшему рядом человеку.
— Не меньше восьмисот граммов, — проговорил тот, по–хозяйски подбросив хлеб на ладони.
— У нашего Гаврилэ, как всегда, вместо рук весы. Тогда тебе и делить: буханку на восемь ртов.
— Дай бог здоровья хозяйке! Только где же твой суженый?
Каждый из находившихся в комнате принялся жадно жевать. Изо ртов густо повалил пар — казалось, дымится теплый, свежий хлеб, хотя причина была другая: в доме не топилось.
— Ничего нет слаще хлеба! — раздался голос Илоны. — Добрый мастер выпек этот каравай, золотые у него руки!
— Подождите, несем котел с супом! — раздался мужской голос, и откуда‑то из темноты, неся перед собой пузатый казан, появился худой, гибкий, как хворостина, человек. Он был в домашней куртке и в таком же, как у хозяйки, фартуке.
— Кажется, фасолевый суп! — принял кто‑то из его рук чугунок.
«Похоже, я где‑то видел его», — наморщив лоб, подумал пекарь.
— Хлеб без вареной пищи сытости не дает! — Человек удалился, чтоб тут же вернуться с горкой мисок, в которые принялся разливать суп. — Угощайтесь на здоровье, пусть пойдет на пользу, — слегка картавя, добавил он, — Вам всегда нужно быть здоровыми…
— Вам, между прочим, тоже не мешает поесть. Присаживайтесь с нами, — глядя в изможденное лицо хозяина, проговорил Кику.
— Нет, нет, только переводить добро… У вас — другие заботы, вам и нужно в первую очередь…
Где же все‑таки Кику видел его? Теперь он заметил и ермолку на голове хозяина, из‑под которой спадали на виски жесткие курчавые волосы. Человек по–прежнему суетился у стола, разливая суп и раздавая миски.
— Никакого другого суженого нашей хозяйке не требуется! Но где, скажите на милость, вам удается прятать его? — взглянув в сторону хозяйки, пытливо спросил он.
— Кажется, все, котел пуст, — смущенно проговорила женщина. — Но если они появятся, как быть тогда?
В ответ раздались шутливые слова:
— Вот и запустим в голову этим самым котлом!
— Товарищи, товарищи! — подал голос Тудоракс Хобоцел, прикрывая ладонью трепещущий огонек свечи. — Кажется, все на месте, так давайте предоставим слово ответственному группы.
«А Зигу Зуграву почему‑то нет. — Волох легким шагом подошел к столу, — Как бы чего не случилось… Или же вернулся в Кишинев и теперь снова должен добираться оттуда? Но нет, это исключается… — Ладонь с растопыренными пальцами, приставленная к свече, рассеивала и без того слабый свет, и теперь он напоминал тусклое мерцание огней на каком‑нибудь крохотном полустанке, затерянном в глухой ночной степи… — Только б ничего с ним не случилось!»
— Товарищи! — неожиданно мягко, совсем неофициально заговорил Волох. — Начинать, конечно, следует с… — «С кого ж еще, как не с меня, — договорил мысленно. — Да, да, прежде всего нужно говорить о том, что руководитель группы все еще не на должной высоте… Только как, каким образом попроще и яснее высказать эту мысль?»
В наступившей паузе внезапно раздался приглушенный и вместе с тем жесткий голос Илоны, оказавшейся почему‑то у входной двери:
— Сначала скажи, кто тебя направил сюда? Этого мало, что ты работаешь в механических мастерских, — кто именно из связных тебя прислал?
— Если не доверяете, то могу и уйти, хоть сию минуту! — обиженным тоном возразил кто‑то. — Мне и так давно пора быть дома!
Воцарилось молчание; все в комнате были ошарашены, не верили своим ушам. Тудораке Хобоцел торопливо снял нагар со свечи и, подняв ее над головой, пошел к двери, намереваясь разглядеть, кому это внезапно понадобилось срочно уходить домой. Он с головы до пог. осветил говорившего: то был довольно высокий, крепкий парень, одежда которого отличалась обилием каких‑то пряжек, рем’ешков, более же всего бросался в глаза солдатский пояс, очень щегольски затянутый поверх френча.
— Что означает этот маскарад? — строго спросил Волох.
— А что он должен означать? Пускай видят, кому не лень, мне нечего скрывать! Собираюсь уходить на войну, вот что! Не хочу больше сидеть сложа руки! Оставайтесь живы–здоровы — я исчезаю.
И вновь прозвучал строгий, жесткий голос Илоны:
— Ни один человек ни под каким предлогом не должен покидать помещение!
В комнате стало тихо, и эта тишина подчеркнула всю напряженность момента. Подчеркивала ее и фигура стоявшего на страже у двери человека — то был Илие Кику. Заметив, как сурово застыл он у порога, все в комнате возбужденно зашептались. Один за другим люди стали подходить к столу, за которым сидела теперь Илона, затем окружили смутьяна, уговаривая его отказаться от своего намерения.
Волох решил, что порядок восстановлен, и хотел было приступить к отчету, однако его вновь прервал голос парня:
— Послушайте, мне сию же минуту нужно уходить! Ни я вам не нужен, ни вы мне. Отпустите, вам же хуже будет!
— Тебе сказали, юноша: это невозможно! — начал уговаривать парня Волох, в глубине души подозревая, что неприятный инцидент будет поставлен в вину ему, и только ему… Тем не менее следовало любыми путями удержать парня. — Разве ты не понимаешь?.. Нужно ли объяснять, что тебя могли заметить, когда входил в дом, могут заметить, когда будешь выходить…
— Но я же вам объяснил, что мне надо идти.
— Сколько можно гудеть? — сердито выкрикнул Кику. — Неужели не стыдно? Человек по–хорошему объясняет… Ты знаешь, кто это такой? Не то возьмемся по-другому! Эй, Сыргие, сбить с копыт, и конец! — Пекарь стал засучивать рукава. — Разве не видишь, что это — храбрый заяц из армии Антонеску. Наверно, пошел служить добровольно! Мы с тобой перевидали таких гадов…
— Было, было… И все же… — Волох сделал знак рукой: помолчи, Илие!
Вмешался степенный, медлительный Гаврилэ. Он взял из рук Хобоцела свечу и в свою очередь стал внимательно разглядывать парня.
— Скажи все‑таки, кто тебя направил сюда? — наконец спросил он.
— Да вот… — парень нервно передернул плечами. — Ее что‑то не видно… Она… У нее голубые глаза и рыжие волосы…
— Хорошо, хорошо! — прервал его кто‑то из рабочих, Это был пожилой, значительно старше других человек. Впрочем, старить его могли и длинные, каштанового цвета усы. Он говорил мягко, спокойно, и это сразу же всем понравилось. — Растолкуй, пожалуйста, четко и ясно: через кого ты попал сюда? Да, прошу прощенья, сам я — делегат от обувщиков, — проговорил он, протягивая парню руку.