Наваждение

— Ну валяй. А деньги есть?

Катя кивнула.

Они вместе сходили в магазин, сдали бутылки, взяли вина и хлеба с колбасой. Катя боялась отстать от них хоть на шаг. Так и таскалась с тяжелым чемоданом.

На радостях она потратила все, что взяла у Федора, приобретая все, на что указывали почуявшие «халяву» «коммунары».

Для Димки она купила его любимый «Холстен» и чипсы. Он ведь, бедненький, с утра пива ждет…

«…Меня потеряли. Словно вещь. Но я опять нашлась.

Как все радуются моему появлению! Кричат, что я клевая чувиха, обнимают, наливают водку… Для меня нашли стакан и даже помыли его…

А я вижу, как счастлив Дима… Он думал, что я уже не вернусь… Он признался, что считал мое появление сном… Дивным сном…

Он так и сказал: дивным…

И водка совсем не горькая. Надо только проглотить залпом и сразу понюхать краюшку хлеба.

Здесь все так делают, и это весело.

Надо жить проще. Мы сами создаем себе кучу условностей. Почему-то непременно нужна постель, и посуда, и много одежды… А зачем?

Спать можно и на земле, укрываясь небом. Есть можно руками, прямо из котелка, а больше одной тряпки не наденешь.

И одежда нужна совсем не для того, чтоб прикрыть наготу. Кого стыдиться, если все вокруг свои? Одежда просто защищает от холода.

А если за окном лето? Если мне жарко?

Долой условности!

Я срываю с себя эти вериги! Я рву в лохмотья ветхую одежонку!

Мне надоело черное! Долой траур!!!

А все смеются и пытаются последовать моему примеру. Владик скинул майку и выползает из брюк. Он упал, бедненький, запутался в полуспущенных штанинах.

Я хочу ему помочь, но меня не пускает Дима. Он пытается поднять с пола и снова напялить на меня порванную кофту.

Глупый! Зачем? Лучше снимай с себя все! Будем голы, как соколы, и чисты, как голуби!

Я вырываюсь из Диминых рук и пускаюсь в пляс. Стены тесной кухни словно раздвинулись, стало удивительно много места… И я кружусь, подчиняясь какой-то незнакомой мелодии, которая звучит внутри меня…

Жаль, что ее никто не слышит. Я напеваю ее вслух…

И вдруг — озарение!

Мой танец — это шаманский ритуал, такой же древний, как сама природа. А я покорительница стихий.

Дух огня, выйди к нам!

Дух воды, выйди к нам!

Дух любви, выйди к нам!

Все, что нам нужно, — это только любовь!!!»

— Хватит ей подливать, — сказал Дима, останавливая руку Чики.

— Но ей же хочется, — усмехнулся тот.

— Да, Димка! Мне хорошо! Я хочу! — крикнула Катя.

— Кого ты хочешь? — нагнулся к ней Чика.

— Всех!

— О! — воскликнул он. — Лично я не откажусь.

Маруха резко развернула его к себе и прошипела:

— А я? Я тоже могу раздеться! — и принялась срывать с себя одежду. — Смотри! У меня жопа круглая, а у нее одни кости!

— У меня кости, — кивнула Катя и потянулась губами к Димкиному уху. — Дим, пойдем спать… — громким шепотом протянула она и забавно подмигнула ему с намеком.

Она думала, что никто, кроме Димки, этого не заметит.

— Пойди! — захохотал Слава. — Или я пойду, если ты не хочешь. Если женщина просит… надо…

Дима покрылся пунцовыми пятнами и рывком поднял Катю с пола.

— Мы идем? — прильнула к нему она.

— Идем.

— Как я тебя люблю!!!

— Сейчас покажешь! — заржала им вслед коммуна.

«Димка… Димочка… Димон… Демон…

У него и взгляд, как у Демона, и смех…

Хохочут стены, хохочут окна, полы под ногами — и те хохочут.

А мой виноградник истосковался по пахарю… Как лоно мифической Суламифи… Виноградник… Вино…

Пить хочу! Долго, жадно, до последней капли… Вина мне! Вина!

Но в чем моя вина?

Ты не кричи. Ты целуй. Ты люби…

Губы к губам. Руки к рукам. Тело к телу.

Теперь я запомню все… Я специально замедлила время, чтоб ничего не упустить.

Теперь каждая минута тянется, словно час. А часы эти сплетаются в вечность.

Именно столько будет длиться наша любовь.

Не торопись, милый… У нас впереди уйма времени… Давай застынем так — губы к губам, тело к телу…»

Дима никогда прежде не видел Катю такой. Такой Кати он не знал. Она стала чужой, незнакомой, какой-то пугающей…

Но в то же время — такой желанной…

В ее бесстыдстве, в ее откровенности была какая-то чистота. Это странно звучит… Но так чисты дети, когда снимают друг перед другом трусики и с любопытством изучают то, что там сокрыто.

Катя вместе со своим старушечьим одеянием словно сорвала какой-то стоп-кран внутри себя.

И из нее хлынула такая лавина эмоций, желаний, такая жажда чувств, что именно их необузданность и испугала Диму.

Но в этой неукротимости была дикая прелесть.

Никогда еще Катя не обнимала его так жадно, не требовала так определенно исполнить то, чего ей хотелось, никогда не рычала, словно раненая волчица, не кусалась, не содрогалась в экстазе, едва не сбрасывая с себя Диму…

Он просто ошалел от такого напора страсти…

А притворялась тихоней… Строила скромницу…

Ведь он был у нее первым, он воспитал в ней женщину, он знал каждый изгиб ее тела. Он знал, на что она способна в постели.

Но этому учил ее не он. Кто-то другой преподал ей эти уроки.

И как каждый ревнивый мужчина, уязвленный тем, что соперник мог оказаться состоятельнее, чем он, Дима задавался мучительным вопросом: кто?!!

«Не уходи… побудь со мной еще мгновение…

Я тяну руки, но он уходит… А я еще не насытилась… я голодна… Я хочу еще любви…

О! Да! Еще! Я вижу, что ты неутомим… И я тоже. Я ни капли не устала. Я готова бесконечно принимать тебя в себя и умирать от этого блаженства.

Наша любовь подобна волнам. То сильнее волна, то слабее. И я взмываю то выше, то ниже… То острый всплеск удовольствия, то ровное колебание…

Еще, родной! Еще, мой единственный!

Видишь, мы ведь созданы друг для друга!!!

Видишь? Ты смотришь? А почему у тебя такое лицо? Почему ты стоишь? Мы ведь оба лежим на старом матрасе в нашей комнате…

Как это: ты лежишь на мне, ты сливаешься со мной, я чувствую тебя внутри… О! Как я тебя чувствую!!! — и ты стоишь рядом?

И ты сам отдираешь себя от меня…

А я не пускаю тебя. Я цепляюсь, накрепко прилепляюсь к твоим плечам, переплетаю ноги за твоей спиной. Не вырвешься!

Я еще не насытилась! Спелые гроздья винограда изнемогают от сока… Сок должен перебродить в вино…

Но ты бьешь сам себя… И обратно — тоже себя…

А! Я догадалась… я знаю, как это называется, мне Кирилл объяснял: мазохизм… Когда сам себя… и балдеешь от боли…

Но ты повернулся ко мне… Ты что, хочешь меня ударить?! Вы оба хотите? Димочки!!!»

— Озверел? — Чика сплюнул сквозь зубы и дал Димке сдачи.

Он был зол, что новый постоялец приперся в самый неподходящий момент. Его самочка так активно подмахивала, так орала от наслаждения, а этот собственник…

Димка отлетел от удара к стене и пощупал разбитый нос. Из него на грудь стекала тонкая струйка крови.

— У нас тут все общее, — пояснил ему Чика. — И шмаль, и бабы. Не нравится — вали кулем!

— Сука… — прохрипел Дима, поднимаясь с пола. Он размахнулся, но ударил не Чику, а Катю. — Потаскуха!

А она смотрела на него бессмысленным взглядом и недвусмысленно постанывала, гладя себя ладонью по животу.

Хозяин Слава заглянул в комнату и моментально оценил ситуацию.

— Пойдем со мной, — склонился он к Кате. — Пусть мужики сами разберутся. А то и тебе попадет.

— Да… попадет… — всхлипнула она.

Когда избитый Дима брел в ванную, чтобы остановить текущую из носа кровь, из-за Славкиной двери доносились Катины блаженные стоны.

— Демон! — взвизгивала она. — Мой Демон!

— Демон, Демон… — довольно сопел Славка. — Ух, и ненасытная же ты! Третьего мужика укатала…