Страница 51 из 81
Снова в комнате появилась Юля, ведя за руку малыша.
— Наш старший, — с гордостью сказала она, обращаясь к Викторенко.
— Хорош, — в тон ей ответил Иван, здороваясь за руку с мальчуганом. — А я и с младшим уже познакомился.
— У Марии Ивановны были? Вот здорово, — воскликнула Юля, а потом ласково спросила: — Не завидно?
— Завидно, — согласился Иван.
— Иван, — вмешался в разговор Касьян. — Приедут ребята, организуем чаепитие за круглым столом. Молодым передадим традицию. Да и сами посидим. Кто знает, когда придется еще встретиться. А сегодня ты наш гость.
Глава третья
Калерия Сергеевна Дудолатова удивилась, когда письмо от неизвестного адресата догнало ее в Уренгойской экспедиции. Белый конверт из плотной бумаги не принадлежал к почтовым и был скорее всего служебным, и это вызывало любопытство и тревогу. Калерия вертела в руках конверт, стараясь разобраться в набитых черных штемпелях. Сначала подумала, что письмо переслали ее дальние родственницы — две старушки из Свердловска, которые иногда сообщала ей о себе. Потом вспомнила свою соседку по московской квартире, пунктуально разбирающую ее корреспонденцию. В конверте оказалось приглашение от Академии наук принять участие в ежегодных чтениях, посвященных памяти Ивана Михайловича Губкина.
Калерия Сергеевна нервно заходила по тесной комнате гостиницы.
Было что-то символическое, что приглашение на чтения она получила именно в Уренгое, где открыто новое месторождение. Еще в Москве она посчитала за большое счастье, что ее включили в состав правительственной комиссии по приему месторождения, куда входили ученые, представитель Совета Министров, первый секретарь обкома.
Докладывал Шибякин. От его высоченной фигуры, как будто вырубленной из лиственницы, веяло неукротимой силой. Он сразу подкупил собравшихся удивительной простотой. Не стесняясь, перечислял все неудачи, пустые скважины. Полная искренность начальника экспедиции помогла членам комиссии понять, что успех не пришел случайно, а потребовался десятилетний самоотверженный труд в краю непроходимых болот за Пуром.
Мысли снова вернулись к письму. Почему ее пригласили выступить на чтениях? Она лишь практик, ее работа в поле или на комплексе.
На Губкинских чтениях речь будет идти о творческом наследии ученого. Но для нее Иван Михайлович прежде всего человек. Она обязана рассказать о его душевной доброте и щедрости. Как ей кажется, в последнее время утрачено чувство доброты друг к другу. Стараются объяснить это атомным веком и большой занятостью. Это лишь оправдание своего равнодушия!
Кем она была для академика, глупая фабричная девчонка? А он зажигал ее огнем знаний, лепил из нее нового человека революции. Ее захлестнули далекие воспоминания.
«Милая Калерия, на дворе зима, а вы изволите вышагивать в резиновых баретках, — остановил ее в коридоре горной академии Иван Михайлович. — Никуда это не годится. Ноги простудите. Ревматизм еще успеете заработать в экспедициях. Не торопите события. Держите деньги на туфли!»
«Я сама заработаю!»
«Вот и хорошо. — Академик широко улыбнулся, поблескивая стеклами очков. Его крестьянское лицо показалось ей рассерженным. — Считайте, что я оформил вас уборщицей. Ваш третий этаж. Сегодня же получите аванс в бухгалтерии».
Калерия Сергеевна пожалела, что не записывала разговоры. Надеялась на память. После окончания горной академии ей не один раз приходилось встречаться с ученым. В Чусовских Городках, в Губахе и Ишимбае. Сейчас любая бы ее запись пригодилась. Старалась представить, в каком углу ее московской квартиры стопка с пикетажными книжками первых экспедиций. Квартира всегда напоминала полевую палатку, где вещи сложены второпях для следующей перебазировки. Рядом с книжным шкафом в чехле спальный мешок. Стоят юфтевые сапоги с высокими голенищами.
Несколько дней то пурга, то проливной дождь. Сейчас идет дождь со снегом. Калерия Сергеевна не удержалась от вздоха. Видно, снова сегодня не удастся улететь. Пять дней группу москвичей регулярно вывозят на аэродром, и полеты отменяются из-за непогоды.
Ожидание всегда утомительно. Так случилось и в этот день. Появился в гостинице озабоченный Шибякин. С ним ненец — охотник Ядне Ейка. Он успел со всеми перезнакомиться и не один раз вечерами рассказывал об охоте, добытых соболях, белках и песцах. Не забывал расхваливать своего Тяпу.
— Звонил на аэродром, — сказал Шибякин, стараясь обрадовать отлетающих. Приказали ждать. Есть надежда, что улетите.
— Ядне Ейка, хотите, возьмем вас в Москву? — сказал представитель Совета Министров, втягивая охотника в разговор.
— Тарем, тарем. Хорошо, ладно, — закивал черноволосой головой ненец.
— Не полетит, — сказал Шибякин. — Летчики не раз предлагали, а он отказывается.
— Тарем, тарем!
— Богата ваша земля. Газ открыли, — продолжал представитель. — Вы рады?
— Однако, шибко глухарей пугаете, лосей. Далеко на охоту ходить!
— Правильно, — сказал задумчиво Шибякин и потер рукой по колючему подбородку. Загородил собой низкорослого охотника. — Глухарей распугали, сохатые ушли. Пора задуматься, как мы ведем себя на земле! Что будет дальше, если сейчас по чернотропу охотник уходит за зверем от фактории за сто километров? Кто виновен в пожарах? Снова мы. Есть и моя личная вина. Перед краем. Может быть, слышали, как построили аэродром на Пуре? Два стада оленей копытами выбивали снег на реке. Я тогда превысил власть! И никто меня не остановил. Один только бригадир-оленевод осудил мой поступок.
— Василий Тихонович, почему это вы заговорили об этом сейчас? — удивленно спросил профессор, вскидывая вверх седые брови.
— Не сразу дошел своим умом, что земля требует защиты!
— Василий Тихонович, при любом наступлении планируются потери, — покровительственно произнес профессор.
— Но в каких размерах!
— Придется примирить вас, — сказал представитель Совета Министров. — Нас в равной степени интересует открытое месторождение и охрана земли. Должен сообщить, готовится специальное постановление о защите природы. Это станет государственным делом. Василий Тихонович, вы здесь хозяин, и от вас в первую очередь надо ждать решительных действий!
— Душевно рад. Но не представляю, как жить без тракторов.
— Опять плохо!
— Да, плохо. Вертолеты и самолеты не в состоянии перебросить все грузы. Дирижабли нужны!
— Василий Тихонович, вы еще и фантазер, — засмеялась Калерия Сергеевна. — Какие дирижабли?
— А что? Почему бы и нет? Трактора, к сожалению, рвут ягель и уничтожают землю!
Шибякин все больше нравился Калерии Сергеевне. Его беспокоит земля, жизнь охотника и дела оленеводов. Он чувствует себя в ответе за поведение трактористов, буровиков, летчиков. Очень интересный человек! Была бы помоложе — влюбилась! Шибякин уговорил ее выступить перед молодыми специалистами. Оказалось, что геологи и буровики не представляли, как работали в первые годы Советской власти. Жаль, что в стране нет музея труда. Он должен быть, чтобы можно было сравнивать первые станки, машины с последними моделями. Без этого нельзя понять, как мы добивались успеха. В ее время буровиков узнавали по отрезанным рукам. На буровом станке «Лампус» стояли две катушки: одна опасная, вторая безопасная — для намотки пенькового каната. Зазевался буровик во время свертывания труб, и канатом с опасной катушки отрезало руку. Долго она думала, как обезопасить рабочих. Потеряла сон, перечертила ворох бумаги, но своего добилась.
«Наша Калерия мозговитая деваха!» — одобрительно заговорили рабочие на буровой. А потом ее нововведение распространилось по всей стране.
«Башковитая Калерия, соображайте, о чем вам лучше всего рассказать в академии, — сказала она себе. — Пожалуй, и о Шибякине, о его фанатической одержимости. Он не был учеником Губкина, но верный продолжатель его дела! А может, и о том молодом инженере, с которым впервые столкнулась в Шебелинке, а потом вновь познакомилась здесь». Присела к столу и принялась торопливо писать. За работой скоро забыла о непогоде, о предстоящем отлете из Уренгоя. Карандаш проворно бегал по бумаге, и память возвращала ей все новые и новые забытые встречи с ученым.