Адам и Ева

И разве мы не правы?

И разве наше несчастье не в том, что все излишние, разбухшие, разросшиеся инстанции-посредники словно солитеры и пиявки ослабляют тело, организм нашего общества?

Даю голову на отсечение — а я не хотел бы ее лишиться, — тогда мы разрешили бы проблему рабочих рук и нашли людей для тех участков, где их больше всего требуется, постепенно во всем навели бы порядок.

А распалясь, мы предложили обсудить еще один вопрос. Какой? А вот какой. Мы пришли к выводу, что яблоки, пусть поменьше размером, но крепкие и вызревшие, ничуть не хуже крупных и что установление так называемых качественных тарифов на один и тот же вид фруктов провоцирует на подмену, а значит, и обкрадывание клиента. Можно продавать все снятые с дерева, крепкие, одинаково зрелые яблоки начиная с установленного калибра по одной и той же цене — в зависимости от того или иного сорта, — а остатки, стряся с дерева, отправлять на плодоперерабатывающий завод. Число работников и расходы на сортировку значительно снизились бы. Глядишь, и убили бы двух зайцев разом…

Это предложение было только добавлением к тому, что ежедневно мучило нас, отравляло жизнь, что давно уже созрело и требовало разумного внедрения в практику.

Мы просидели над нашим сочинением в общей сложности целый день, если не больше. Споров и разных мнений было при этом великое множество. И хорошо, что спорили. Нечего бояться споров, если споришь о том, как сообща найти лучший путь к достижению общей цели. Лишь глупец может считать, что он умнее всех. Наша партийная организация и руководство госхоза одобрили наше письмо, и я вместе с директором отнес его в районный комитет партии. И тут обнаружилось, что мы не единственные, кого подобное хозяйствование связывало по рукам и ногам, кто требовал исправлений и усовершенствований. Среди протестовавших были и те, кто выращивал фрукты и овощи, и те — а их было еще больше и голос их слышался громче, — кто эти продукты потреблял. Да, стоит приподнять крышку, и сразу учуешь, что варится в горшке.

И все-таки вели себя все по-разному. Немало встречалось перестраховщиков, советовавших бросить эту затею и забыть о ней, коль скоро я уже в нее встрял.

«Обожжешься, Адам, — предупреждали они меня. — Глупец, что ты суешься в такие дела? Где у тебя разум? Конечно, все так, да что поделаешь? Такой порядок не нами заведен, не нам его и менять… Критиковать отдельных работников — это пожалуйста, критикуй на здоровье, а попробуй коснись кого повыше, копни поглубже — сверху тебя тут же приструнят. Обвинят, что поставляешь аргументы в руки нашим недоброжелателям или отступникам. В таких делах, дурак ты набитый, лучше держаться старого присловья: „Кто ничего не делает, тот никогда не ошибается. А кто не ошибается — того и по головке погладят. А кого по головке гладят, того и возвысят“. Держись этого правила, оно не подведет. Заботься лучше о себе, будь как все, не возникай. У тебя даже дом и тот не собственный. Что будешь делать, если выгонят? Где жить станешь? (На будущий год я должен был получить кооперативную квартиру, а пока что с этим вопросом не торопился.) А машина твоя, твоя „шкода“, — рухлядь, можно сказать… Да и о семье ты не печешься. Что детям оставишь? И вообще, Адам, ради кого ты хлопочешь, работая не покладая рук? Что, не видишь разве, на чем теперь мир держится? Глупец, не умеешь ты жить, не умеешь! А ведь мог бы…»

У меня прямо дух занимается, как представлю, что такое они мне советуют. Как будто деньги и вещи — это и есть мерило всех жизненных ценностей. Убогие люди. Кому они подражают? На уме у них одни удобства да комфорт. Если б осилили, они и солнце сняли бы с неба и подвесили себе к потолку. Но разве я не богаче их, черт побери? Чем же я располагаю?

Я смотрю на нашу землю, распростершуюся вокруг, алчущим взглядом, как человек, который после долгого воздержания любуется полным бокалом охлажденного вина. Я — сын этой земли. Ее плоть и кровь. И принадлежу ей. А теперь, возделывая и обрабатывая эту мою любимую землю, я изменяю ее облик. Нынешнее ее обличье — это дело и моих рук, мое творение.

Поглядите на мой сад! Конечно, он принадлежит нам всем, но и мне тоже. Я заложил его вместе с моими товарищами. И он переживет меня, он останется тут, когда меня уже не будет. Я стану прахом, а люди все еще будут наслаждаться его плодами. Я останусь в памяти людей тем, что я создал. Все это мое — плод от плода, плоть от плоти!..

И, черт побери, разве не радостно видеть, как меняется под твоими руками земля? Глазам моим и сердцу отрадна эта картина. Мы сделали совсем не так уж мало… (Правда, могли бы сделать и больше, но человек — увы! — со своими способностями, достоинствами и недостатками всегда остается человеком, даже если позволяет себе вмешиваться в дела Создателя и пытается изменить лик земли.) И разве не подивился бы наш праотец Чех, если бы теперь с вершины горы Ржип оглядел наш край? Однако то, что он завещал своим соплеменникам, давним нашим предкам, действенно и поныне. Наша земля станет обильной и прекрасной, если мы вовеки пребудем усердными, старательными и трудолюбивыми. Если завещаем эту мудрость и детям нашим, и нашим внукам!

Детям… Да-да… И они тоже мое достояние, мое богатство. Томек… Не я его отец, это правда, но он — мой сын. Ни фигурой, ни лицом он на меня не похож. И ходит не так, как я, и жесты у него другие, но кое-какие свойства и мысли — от меня. Вместе с Евой, его матерью (жаль, немного поздновато), я вдохнул в него душу. Я делал ему прививки, ухаживал за ним и поэтому считаю, что это наш с Евой сын. Неужели семя души менее существенно, чем семя плоти? Одно без другого не может обойтись и не обойдется. Вот тут и разберись — кто его породил… (И впрямь — неужели не я?)

Он меня любит и гордится делом моих рук. Его душа — моя душа, и это даже больше, чем факт, что носит он мое имя (этот слизняк, его папаша — спасибо ему, иначе я бы никогда не встретил Еву, — спокойно отказался от Томека: ему было не до старых обязательств, у него новых хлопот предостаточно). А что у Томека от отца? Ничего, кроме телесной оболочки…

Славный и трудолюбивый паренек. Честный… Мне хотелось, чтобы он тоже разводил сады, но Томек не пожелал. Даже ученье его не привлекло. Выучился на электротехника и работает телевизионным мастером. Лишь одна черта у него мне не по душе. И вот какая. На людях он чуть что — весь сжимается, уходит в себя, запуганный, робкий какой-то. Он знает за собой это свойство и иной раз страдает. Даже пробует избавиться. А как избавиться — только удалью… Такие коленца откалывает, которые обыкновенно глупостью одной оборачиваются. Так вот было и с его Марцелой. Я, кажется, понимаю, отчего он так чувствителен и легкораним. Досталось ему в наследство это качество еще в ту пору, когда Ева его во чреве носила, а потом укрепилось в атмосфере, складывавшейся из крика, брани, шлепков, перепавших ему в раннем детстве. Когда Ева привела сына ко мне, мы несколько сгладили это его врожденное свойство, но вполне преодолеть уже не смогли. Я никогда не напоминаю об этом Еве. Она тут не ответчица. У нее тоже от тех времен отметинка, к счастью, проявляется она во всем добром, а главное — в том, что Ева умеет ценить радость и красоту, которые несет с собой жизнь.

А кроме Томека — Луция. Она совсем другая. Общительная и веселая, но при всем том — упрямица (и есть в кого! Мы с Евой — люди норовистые). Луция, коли ей хоть в чем повезет, прямо светится счастьем. И обычно она знает, чего хочет, и умеет этого добиться, резкое слово или препятствие никак ее не пугают. Моя милая девочка, при всем ее природном обаянии и женственности, умеет их преодолевать. (Томек — тот предпочел бы все острые углы сгладить.) Кто выберет ее себе в жены — точнее, на ком она остановит свой выбор, — наверняка вкусит вдосталь всего того острого, сладкого и перченого, что разжигает и улучшает аппетит.

Но больше всего в детях меня радует то, что оба хотят жить самостоятельно. Не ждут и не рассчитывают, что мы обеспечим им легкую жизнь. Чтобы встать на ноги, они получат все необходимое. Но и сами они любят труд… И неудивительно. С малых лет видят, как мы с Евой трудимся. Так неужто я не богаче любого из накопителей, что относятся к породе вечных грызунов (правда, некоторые лишь недавно в них переродились — носят и носят по зернышку в свою нору)? Подсмеиваются надо мной, качают головами. А я смеюсь им в глаза и жалею их… Это потухшие звезды. Людское тепло и радость ушли от них. Кого же они согреют?.. Не хотел бы я питаться их зернами. От них — погибель. Чем щедрее у тебя сердце, тем ты богаче. Душа моя полна, и ее богатства никто у меня не отнимет!