Адам и Ева

— A-а, ты здесь? — воскликнул он. — А я-то думал тебе звонить. Божье попущенье, ну что тут поделаешь?! Чертова работенка! Наслышан, наслышан. Могу себе представить.

Он усадил меня, мерзавец, в кресло, и не давал мне рта раскрыть, затараторил сам: ведь моя походка, насупленное лицо, разъяренный взгляд — все кричало о том, зачем я явился.

Гошек уставился на меня своими малюсенькими, небесно-голубыми глазками, утопавшими в пухлых щеках. В голосе его звучала озабоченность, он производил впечатление добродушного человека, всегда готового помочь во всем, где только это требуется. Тем более нам. Как-никак мы ведь его кормильцы.

Так вот, этот продувной ловкач принялся меня утешать. Буря, дескать, напакостила не только у нас, потери понесли и другие хозяйства. Увы, такое случается чуть ли не всякий год, с этим приходится считаться. Бывает, урожай гибнет от засухи — и на поле, и в садах, от мороза и от града, урагана или наводнения… Иной раз от капризов погоды больше всего пострадают зерновые, а в другой — плодовые деревья, овощи или ягоды. В данном случае — к счастью! — убытки не столь велики, скажутся только на урожае летних плодов и овощей да на хмельниках.

Тут он принялся перечислять, в каких кооперативах в каких количествах ливень побил посадки поздней цветной и кочанной капусты, салатов и так далее. Ему уже звонили… А главное, меня должно, видите ли, радовать, что абрикосы у нас произрастают только на шести с половиной гектарах. Много хуже дело обстоит в тех хозяйствах, которые на производстве абрикосов специализируются, а это совсем рядом, в самом Литомержицком районе.

Он бы так и продолжал разглагольствовать, но его остановило выражение моего лица. Наверное, оно побагровело. Похоже, мой вид напоминал ему быка, готового ринуться на обидчика, потому что голос у Гошека стал оседать, пока не стих совсем. Он умолк и попытался дружески улыбнуться.

— Что я могу для тебя сделать, Адам? — спросил он наконец.

— Ты уже сделал! — Я громыхнул кулаком по столу так, что задрожали стекла в широком фанерном шкафу. Секретарша этого проходимца, прелестная девочка, заглянула в кабинет, но тут же закрыла двери.

— Вот это твоя работа! Смотри! — Я шлепнул об стол несколько фотографий — оправившись от пережитого погрома, мы с Томеком сделали их вчера вечером. — И больше зубы мне не заговаривай. Хватит разговоров. В этом погроме повинны вы одни.

Он мельком взглянул на фотографии. (Они удались, картина разоренного сада была так убедительна, что создавалось впечатление, будто от кучи плодов, разбитых и превращенных в липкую кашу, над которой кружат кучи ос и мух, даже здесь, в канцелярии Гошека, исходит кисловатый запах гнили.)

Маленькие глазки испуганно забегали.

Перебрав фотографии, он медленно пододвигал их ко мне.

— Ты что, белены объелся?

Теперь уже он беспощадно сверлил меня взглядом.

— В чем это ты нас обвиняешь? Может, я господь бог и посылаю на землю громы и молнии? Что это, старина, взбрело тебе в голову? Мы давно знаем друг друга, и, сам понимаешь, будь на то моя воля, я и капли дождя не дал бы на тебя упасть.

— Вот именно, мы давно знаем друг друга, и не мне объяснять, в чем твоя вина. Ты не прислал машины. В пятницу с утра прекратил закупки. Урожай абрикосов мы могли собрать. Такой урожай бывает раз в десять-пятнадцать лет! В такую жару плоды вызревают не по дням, а по часам, а вы в самый разгар сбора закрыли контору почти на три дня. Такие пятница и суббота выпадают раз в году!

— Все лето и всю осень что-нибудь созревает, — отрезал он, — зелень, овощи, фрукты. Целый год мы должны бы работать и днем, и ночью, в праздники и воскресенья, без передышки. А рабсилы у нас нет. Хоть лопни, а на такую работу людей не найдешь.

И он принялся перечислять все трудности, которые связывают их по рукам и ногам. Шоферы и грузчики за неделю наездят больше, чем позволяет закон, а случись что — в ответе организация. И потом: они такие же трудящиеся, как и все прочие, и тоже имеют право на отдых в субботу и воскресенье. К тому же как раз теперь один товарищ у них женился, а двое гуляли на свадьбе. Попробуй-ка в сезон отпусков усади кого-нибудь за руль в выходные дни… Мне должно быть известно, чем кончил его предшественник. Настолько загонял шоферов и подсобных рабочих, заставляя их работать по субботам и воскресеньям, что начались осложнения и неприятности с профсоюзами — он, дескать, кровосос. Отраслевое начальство раскритиковало его, поставив в вину превышение установленного законом лимита на сверхурочные часы. Так и свалился с инфарктом…

— Ты что, хочешь, чтобы я тоже загремел? — съехидничал Гошек. — Не я эти предписания выдумал, голубчик. А потом — холодильные установки у меня и так доверху забиты. Когда мы получаем южные фрукты, выбирать не приходится. Прибыли — и все тут.

А к чему мне абрикосы в субботу и воскресенье? Продавать в выходные дни никого не заставишь, магазины закрыты… Ты словно с луны свалился! И будто не знаешь, что кое-кто из директоров магазинов отказывается принимать быстропортящийся товар уже в пятницу утром. Больше того, иногда они отказываются принимать его даже в конце месяца, если план по выручке уже сделан, ведь за большое перевыполнение премию не увеличивают. Вот и возвращаются ко мне обратно машины с клубникой, виноградом и абрикосами, хотя народ на них уже сбегается… Черт возьми, я, что ли, отвечаю за эту идиотскую систему оплаты и премий?

Выходит, я должен абрикосы вечером в пятницу у тебя взять, оплатить и оставить у себя, чтобы они до понедельника сгнили на складе? А на чей счет списывать убытки? Мои работники премии лишатся.

Гошек перевел дух.

— Нет таких дураков — свое же предприятие обкрадывать. И нечего меня обвинять в том, что всеми мыслимыми и немыслимыми предписаниями установлен такой порядок. Не понимаю, чего ты от меня хочешь!

— Не понимаешь? — воскликнул я. — Черта лысого перед людьми оправдаешься — так уж, мол, у нас устроено, что свежие плоды, собранные, складированные, приходится с места на место перебрасывать, а потом усохшие, полугнилые, жалкие по магазинам развозить! Людям нужно, чтоб собранные утром фрукты уже после обеда или утром следующего дня лежали на прилавке. Все остальное их ничуть не интересует.

— Ну, с этим ко мне обращаться нет смысла. — Гошек часто-часто заморгал глазками. — Не по адресу.

— Погоди! — возразил я. — У нас с тобой договор. Ты обязался взять абрикосы и потому, будь добр, позаботься о них, как я забочусь о том, чтоб их вырастить и вовремя собрать. За сбыт отвечаешь ты, это твоя работа. И если тебе мешают — засучи рукава, иди в верха и там возмущайся. Действуй! Но купить у нас фрукты, передать их в магазины, не допустить порчи ты обязан. Черт побери, это же единое хозяйство! В твоем распоряжении и купля и продажа, везде твои же работники сидят. И ты бессилен даже в таких ситуациях? Вообще, как ты можешь спокойно спать, если из-за твоей беспечности сводится на нет труд людей, погибает продукт, которого везде ждут не дождутся? Только потому, что какие-то там предписания оправдывают твое безразличие и расхлябанность? Нет, я пойду жаловаться в район!

Он смерил меня взглядом. Но на лице его не промелькнуло ни тени обеспокоенности или смущения. Волнение как будто бы даже поулеглось.

— Давай, беги! — вздохнул он. — Сбегай туда, Адам. И если мне подкинут людей и помогут отменить разные предписания, я буду только рад. Я не меньше тебя желал бы, чтобы наше сотрудничество стало более разумным. Обоим нам, дружище, приходится нелегко, и долг каждого — защищать свои интересы.

Гошек заговорил вдруг усталым голосом:

— Тебе известно, как обстоит дело с рабочей силой? Мы всякого бездельника оберегаем, словно боимся, как бы их не растерять «к двухтысячному году». А что поделаешь?

Я встал и хотел было уйти, но он вдруг меня остановил:

— Погоди. Задержись-ка чуток. Ничего ты, голубчик, не добьешься. Главное — действовать хладнокровно. Успокойся.