Адам и Ева

Томек провожал ее взглядом.

— Черт возьми, вот так штучка. Откуда такая? — поинтересовался Шамал.

— Марцела, — отозвался Гонзик. — Даже в такую жарищу не теряет прыти. Ей бы романы о себе сочинять, — деловито, не переставая жевать, заметил он, единственный, кто при виде девицы не потерял интереса к еде. Нож и вилка праздно лежали возле его тарелки — он управлялся одной ложкой. Парень у нас на глазах превращался в статного молодца. Нынче он отвечал за бригаду сборщиков.

— Раньше я ее здесь не видела. Кто такая? — спросила Ева.

— Уборщицей работает. Теперь это самая шикарная должность, — пояснил Гонзик. — Устроишься на несколько предприятий сразу и разъезжай себе от одного к другому на мотоцикле. Соберешь кое-где мусор для вида — и Двигай дальше. Летом она эти занятия вообще бросает — так и филонит целых три месяца. Уик-энд длиною в лето. А осенью снова такую же непыльную работенку подыщет. Если б не погода, я бы ее не принял. Но убирать урожай — пускай убирает. Сколько уберет — столько и получит.

— Так я и думала — что-то в этом духе, — согласно кивнула Ева, провожая девицу враждебным взглядом.

«Ничего не попишешь, справедливости ради надо признать — женщина она интересная», — размышлял я, слушая рассуждения Шамала. Он поддакивал Еве. Его возмущало, что разные паразиты и лодыри живут себе припеваючи, некому их к ответу призвать, и хуже всего как раз с молодыми. Хорошо работают теперь одни дураки, а уж о молодежи и говорить нечего. Шамал тут же посетовал и на телевидение. Показывают каких-то волосатиков с гитарами, пьяниц да голых баб, и так по этим фильмам выходит, что руки даны человеку, чтоб драться, убивать или распускать их для всяких других бесстыдств.

— Теперь такой вот молоденькой девке переспать с кем попало все равно что для нас поздороваться. Везде, видать, прогресс намечается. Интересно, чем он кончится.

В душе я признавал, что он прав, но только наполовину. У меня с бездельниками расправа короткая, по принципу: «Кто не работает, тот не ест». Нет ничего проще, как вознаграждать людей по количеству и качеству проделанного. Работы у нас по горло. Что, голубчик? Трудиться как следует не хочешь? Плохо хозяйствуешь? Тогда не обессудь. Не заслужил обеда — так и не полакомишься, убирайся-ка прочь от стола! Никакого нового способа эксплуатации человека человеком мы не потерпим. Может, поголодаешь чуток, вот руки-то дела и запросят. Рецепт вполне простой и действенный. Держу пари на что угодно — трудовой народ примет его с легкой душой. Ведь добросовестных и трудолюбивых у нас больше. Но именно их-то бездельники и обдирают как липку…

Разумеется, Марцела себе голову такими рассуждениями не забивала. Со скучающим видом подошла она к краю бассейна, словно выбирая место, где удобнее прыгнуть. И вдруг нырнула вниз головой.

Томек поднялся. Потянулся, запустил в волосы всю пятерню и со вздохом сказал:

— Пойду-ка я тоже выкупаюсь.

Сбросив брюки и майку, он в одних плавках ринулся за Марцелой.

— Солдат — он солдат и есть! — заметил Гонзик. — Ломит напролом.

— Типун тебе на язык! — замахала на него Ева и засмеялась. — Ты свои глупые шуточки брось. Жарко — вот он и решил немножко освежиться. Я бы сейчас тоже не отказалась.

Она держала себя так, будто все в порядке, но тоже учуяла что-то неладное.

Томек с Марцелой уже плескались в бассейне.

Дивная, беззаботная пора молодости! Пока они развлекались, мы сидели за столом с озабоченным видом.

Одолевали нас бесконечные хлопоты. Солнце, раскаленным шаром висевшее в небе, уже несколько дней подряд с утра до вечера лютым зноем заливало землю, опаляя наши души. В такую жару персики вызревают не по дням, а по часам. Утром они еще зеленые, словно озябшие, а к вечеру уже золотисто-розовые, налившиеся сладким соком. А эти треклятые закупщики после полудня «закрывают лавочку», им хоть трава не расти. В половине четвертого грузовые машины приезжают последний раз, а следующие две — только назавтра утром, около восьми. А там, глядишь, выходные дни, до понедельника никого не жди, положись на господа бога. Все это изводило нас несказанно.

— Почему бы им не загружать абрикосами холодильные установки? Ведь до понедельника все плоды сгорят, — спросил меня Гонзик.

— Да был у меня разговор с их директором, — нехотя объяснил я. — Загнал его в угол, но ничего не добился — в холодильных боксах у них бананы.

— Вот те на! — возмутился Шамал. — Нашли время южный фрукт закупать! А свои, прямо с дерева снятые персики и абрикосы пускай гниют?

— Эти бананы идут в уплату за наши машины. На складах к их контейнерам настолько привыкли, что покупать у своих им не с руки. С бананами куда проще. Будь их воля, они бы вообще только с заграницей дело имели, — пояснил Гонзик.

— Что за чертовщина! Все через пень-колоду, — кипятился Шамал.

— Бюрократ за что ни возьмется — все погубит, — вздохнул Гонзик. — Если эта жара продержится еще несколько дней, абрикосы размякнут, вконец перезреют, раскиснут — и плакали наши труды, никакие заготовители такой товар не примут.

— А как бы обрадовались на пляжах, да, впрочем, и везде, если бы мы доставили туда абрикосы и персики прямо с дерева. Вот дьявольщина! — горячился Шамал. — Пока господа закупщики, шоферня и складские в воскресенье кейфуют, давайте погрузим хоть две подводы абрикосов да отвезем на пляж.

Ей-богу, мне эти сетования уже надоели. Не то чтоб я придерживался иного мнения. Они звучали бы музыкой для моего слуха, будь от них хоть какой-то прок. Мы попросту не имели права сбывать свою продукцию, поскольку производство у нас начисто отделено от сбыта. Людям это, разумеется, было бы и удобно, и выгодно, но закупочные конторы, «Плодо-овощ», все эти их главные управления, областные и районные директора, экономисты, счетоводы и секретарши, все эти заготовщики-перекупщики, кладовщики и шоферы, работники всей теперешней торговой сети лишились бы кое-каких прибылей, а не то — упаси боже! — и самой работы. Этакие пиявки, убиваюсь я, присосались к нашему телу, и каждую накорми досыта. Поэтому, наверное, и недополучает наш брат, все те, кто круглый год об урожае печется и за всякие причуды погоды, неурожаи и нечаянные напасти головой отвечает. Мы фрукты небось за шесть крон продаем, а люди в магазине — по двенадцати платят! Да и то за помятые и подпорченные! А почему? Да потому, что зрелые фрукты закупщики у нас не берут, прекрасные, сочнейшие плоды принуждают снимать совсем незрелыми. Могу поспорить, что горожанам и невдомек, каковы на вкус свежие, созревшие на дереве яблоки! А всем — наплевать. Плодоовощи непременно должны проделать положенный им крестный путь, пройти через все промежуточные звенья, которые мы сами и выдумали. Ведь у каждого из нас свои планы и свои за них премии. Ну и какой же выход? Кабы знать…

Однако пора за работу, время не терпит. Проклятье! Ничего другого нам не остается. С утра начнем перебирать абрикосы (еще зеленоватые). В понедельник придется встать пораньше, часа в четыре, потому что после шести приедут машины закупщиков.

Тут мне пришло в голову, что на худой конец я мог бы, например, обзвонить все заводские столовые и детсады — а всякие там глупцы-тупицы пусть себе возмущаются сколько влезет. Мы могли бы поставить этим заведениям по ящику-другому абрикосов, которые закупщики все равно ни за что не возьмут. И это будут как раз самые сладкие, самые сочные плоды. А заготпункт пусть их себе заактирует. (Да еще поблагодарит за это.) Но сгноить урожай я не позволю.

На том порешив, я встал из-за стола:

— Пора. Кончен бал. Кому-то ведь нужно работать.

Я огляделся.

Среди зеленой листвы сверкали золотистые и карминовые плоды, а на фоне голубой глади бассейна возникли Томек с Марцелой. Они только что вышли из воды и, расшалившись, брызгались и тузили друг друга. Марцела прямо заходилась от веселого смеха.

— Погляди-ка на него, — сказала Ева, подойдя ко мне. — Как бы эта красотка не зацепила нашего То-мека.