Страница 25 из 37
Дальше. Жизнь, действительность, конечно, крайне разнообразны. Сколько мы знаем, все ничтожно по сравнению с разнообразием и бесконечностью жизни. И все это должно быть охвачено изучающим умом.
Как в случае с пристрастием ума, совершенно так же и здесь необходимо очень тонкое балансирование. Вы должны, сколько хватит вашего внимания, охватить все подробности, все условия, и, однако, если вы все с самого начала захватите, вы ничего не сделаете, вас эти подробности, обессилят. Сколько угодно есть исследователей, которых эти подробности давят, и дело не двигается с места. Здесь надо уметь закрывать до некоторого времени глаза на многие детали, для того чтобы потом все охватить и соединить…
Идеалом ума, рассматривающего действительность, есть простота, полная ясность, полное понимание. Хорошо известно, что до тех пор, пока вы предмет не постигли, он для вас представляется сложным и туманным. Но как только истина уловлена, все становится простым. Признак истины — простота, и все гении просты своими истинами.
Но этого мало. Действующий ум должен отчетливо сознавать, что чего-нибудь не понимает, и сознаваться в этом. И здесь опять-таки необходимо балансирование. Сколько угодно есть людей и исследователей, которые ограничиваются пониманием. Победа великих умов в том и состоит, что там, где обыкновенный ум считает, что им все понято и изучено, великий ум ставит себе вопрос: "Да на самом ли деле это так?" И сплошь и рядом одна уже такая постановка вопроса есть преддверие крупного открытия…
Но это балансирование ума идет еще дальше. В человеке можно даже встретить некоторый антагонизм к такому представлению, которое слишком много объясняет, не оставляя ничего непонятного. Тут существует какой-то инстинкт, который становится на дыбы, и человек стремится, чтобы была какая-нибудь часть неизвестного. И это совершенно законная потребность ума, так как неестественно, чтобы все было понято, раз мы окружены таким бесконечием неизвестного… Это — ревность ума к истине, ревность, которая не позволяет сказать, что все уже исчерпано и больше незачем работать.
Для ума необходима привычка упорно смотреть на истину, радоваться ей. Мало того, чтобы истину захватить и этим удовлетвориться. Истиной надо любоваться, ее надо любить. Когда я был в молодые годы за границей и слушал великих профессоров-стариков, я был изумлен, каким образом они, читавшие по десяткам лет лекции, тем не менее читают их с таким подъемом, с такой тщательностью ставят опыты? Тогда я плохо это понимал. А затем, когда мне самому пришлось сделаться стариком, это для меня стало понятно…
И вот теперь, когда я ставлю опыт, я думаю, едва ли есть хотя один слушатель, который бы с таким интересом, с такой страстью смотрел, как я, видящий это уже в сотый раз. Про Гельмгольца рассказывают, что, когда он представил, что вся разнообразная энергия жизни на земле есть превращение энергии, излучающейся на нас с Солнца, — он превратился в настоящего солнцепоклонника. Я слышал от Циона, что Гельмгольц, живя в Гейдельберге, в течение многих годов каждое утро спешил в пригород, чтобы видеть восходящее солнце. И я представляю, как он любовался при этом на свою истину.
Последняя черта ума, поистине увенчивающая все, — это смирение, скромность мысли. Примеры этому общеизвестны. Кто не знает Дарвина, кто не знает того грандиознейшего впечатления, которое произвела его книга во всем умственном мпре. Его теорией эволюции были затронуты буквально все науки. Едва ли удастся найти и другое открытие, которое можно было бы сравнить с открытием Дарвина по величию мысли и влиянию на науку, разве открытие Коперника.
И что же? Известно, что эту книгу он осмелился опубликовать лишь под влиянием настойчивых требований своих друзей, которые желали, чтобы за Дарвином остался приоритет, так как в то время к этому же вопросу начал подходить другой английский ученый — Уоллес. Самому же Дарвину все еще казалось, что у него недостаточно аргументов, что он недостаточно знаком с предметом. Такова скромность мысли у великих людей. И это понятно, так как они хорошо знают, как трудно, каких усилий стоит добывать истины.
Вот основные черты ума, вот те приемы, которыми пользуется действующий ум при постижении действительности. Я вам нарисовал этот ум, как он проявляется в своей работе, и я думаю, что рядом с этим совершенно не нужны тонкие психологические описания. Этим все исчерпано. Вы видите, что настоящий ум — это есть ясное, правильное видение действительности…
"Я вовсе не ученый сухарь", — как-то мимоходом заметил И. П. Павлов. Собственно, и сомневаться-то вряд ли кому из знавших его пришло бы в голову. Никакая пунктуальность, строгая размеренность жизненного уклада никого не могли ввести в заблуждение. Иван Петрович Павлов был очень эмоциональным, живым, увлекающимся человеком. И четкость рабочего ритма, безупречное соблюдение собственноручно выработанного режима были ему необходимы, чтобы держать свой неукротимый темперамент в рамках.
Да и сама наука не была для него только обязательным делом, работой. Это была его страсть, увлечение, бессменная пожизненная любовь.
"Он больше всего в жизни любил свою науку, свою физиологию", — писала его многолетняя сотрудница М. К. Петрова. "Ему незачем было искать развлечений вовне, — вторил ей один из ближайших учеников И. П. Павлова — академик А. Д. Сперанский, — ибо наука удовлетворяла запросы и его ума, и его эмоций. Все виды искусственного возбуждения и аффекты были ему чужды, ибо служили лишь помехой высшей из доступных ему радостей — ясности представлений".
И научные истины он постигал не только холодным рассудком. "Дар его интуиции, — вспоминал ушедший от него в "физическую физиологию" А. Ф. Самойлов, — дар нащупывания, отгадывания истин в области сложных реакций и соотношений организма совершенно исключителен и единствен в своем роде — кажется, что сама истина идет ему навстречу. Мы встречаемся здесь с даром непосредственного, как бы поэтического откровения".
Поэтическое откровение — в строгой науке: возможно ли такое? Принято считать, что наука действует строго логически: наблюдение, гипотеза, экспериментальная проверка ее, окончательно сформулированный закон — таков путь добывания истин учеными. Художник тоже постигает истины, но иначе — интуитивно, непосредственно из жизненного опыта выуживая внутренние связи и аналогии между предметами и явлениями окружающего нас мира.
Но всегда ли ученый действует только логически, а поэт лишь интуитивно? Ведь высказал же великий Гёте в своих поэтических откровениях зачатки вполне научных идей, подробно развитых впоследствии Ч. Дарвином. А один из величайших физиков — Фарадей — открытые им закономерности нашел интуитивно, так как все его понимание физических явлений было основано не на точном знании, а на непосредственном "видении" явлений.
Чувство и разум не разделены стеной. Фантазия, интуиция необходимы ученому не меньше, чем человеку искусства. У Ивана Петровича Павлова эти "поэтические" качества были особенно развиты."…Он, как и Фарадей, способен совершенно оторваться от предвзятых или, во всяком случае, официально признаваемых и общепринятых учений и смотреть, и смотреть на окружающий мир своим открытым взглядом, непосредственно, по-своему воспринимая игру живой природы", — писал один из его давних сотрудников.
Наукой Иван Петрович занимался увлеченно, даже с азартом, внося в лабораторные будни неожиданное оживление. Ставится, к примеру, опыт. Просто дожидаться результатов скучно. Иван Петрович горазд на выдумку: тут же пускает по рукам подписной лист. Каждый должен написать свое предсказание да еще внести 20 копеек. Получилось чрезвычайно интересное и веселое состязание, в котором приняли участие и сотрудники соседних лабораторий.
Иван Петрович вообще обожал всякого рода соревнования. Живя на даче в Силломягах, он организовал велосипедную компанию. И не было для него большего удовольствия, чем в очередной раз обогнать своих более молодых соперников. Грибы и те собирали не просто так, а кто больше. В многолетнем соревновании с профессором Андреем Сергеевичем Фоминцыным Иван Петрович неизменно выходил победителем. Однажды, накануне отъезда в Петербург, тот приходит и заявляет, что вчера напоследок собрал грибов больше рекордного числа. Мог ли Иван Петрович спокойно пережить такое поражение?