Великая река (сборник)

— Но он пока нужен, — сказал Аттэхе. — Он знает город и хитрости Плащеносных… И ты прав: он чужой, не наш, ему нельзя верить…

И тут что-то дрогнуло в лице сказителя, он торжественно поднялся со своего ложа.

— Я открою тебе тайну, Аттэхе. Ведь и я родился не в сельве. Я пришел к народу Ягуара юным, когда самые старые из тэнков были еще малышами.

Аттэхе смотрел на сказителя, раскрыв от изумления глаза: да, это так, в облике Отца, в гордой посадке его головы смутно ощущалось чужое. Когда-то, вспомнил Аттэхе, Белый Отец носил ожерелье из клыков неведомого в сельве зверя, курил чудную трубку в виде утки, сидящей на спине рыбы.

— Я пришел с Севера, — продолжал сказитель, — где был следопытом, охотником. Наш край совсем не похож на Тамоанчан. Могучие реки текут там по равнине с высокой травой и светлым лесом — не таким, как влажная, душная сельва. На закате от Большой реки лежит пустыня. Это море песков, красных от зноя, и между ними огромные плоские горы, поросшие деревьями; там скалы меняют свой цвет двенадцать раз в день!.. Люди там орошают речной водой скудную почву, выращивают маис и фасоль, пасут индеек… Я родился и вырос в такой долине. Наше селение стояло на склоне холма, а над ним высились белые хребты. Весной наша долина становится оранжевой от цветения чамисы. Еще красивей цветет чолья, дающая сухие и сладкие плоды.

Околдованный рассказом, Аттэхе прикрыл глаза. Он будто воочию видел эту долину, море красных песков. И здесь тоже жили люди, они кочевали вслед за движением солнца. А на холмах виднелись поселки, как соты, террасами уходящие к небу. Холмы казались громадными островами над океаном песков… Слушая Отца, Аттэхе удивлялся высокой земляной насыпи: у нее была квадратная вершина, куда вела пологая лестница с очень широкими ступенями. Чем-то это сооружение напоминало пирамиду на Острове жертв, лишь раз в сто большую.

— Я ничего не знал о странах Севера, — признался Аттэхе. — И люди сельвы никогда не слыхали о том, что ты говоришь. А почему мы не знаем, Отец, скажи?

Сказитель посмотрел на Аттэхе, и тот уловил во взгляде тень презрения:

— Мое племя не хотело знаться с южными людьми, покорно сгибающимися под гнетом злых господ. Некогда наши деды — великие следопыты — достигли сельвы, увидели издали города змееликих и повернули назад. Вожди племени приказали им молчать о виденном, ибо люди Севера не знают рабства и войн. Зачем искушать рассказами?.. Мои родичи свободны от рождения до смерти, а управляет племенем совет мудрых. Жрецы есть и у нас, они зовутся "палас", это добрые жрецы: они не требуют человеческих жертв. Мы поклоняемся солнцу и природе, злых богов у нас нет. У нас равны все, каждый получает одинаковую долю пищи, и все трудятся на земле.

— Так почему же. Отец, ты покинул свою прекрасную родину?!

— Несчастье это, Аттэхе!.. — с болью ответил сказитель. — До сих пор плачу я о темно-синих долинах и освещенных солнцем пустынях, о холмах, покрытых светлыми лесами. Меня погубила тяга к странствиям. Однажды я дошел до Голубого моря, чьи волны омывают и берег Тамоанчана. В устье Большой реки, где обитали рыболовы, я сдружился с одним человеком. И мы вместе добывали рыбу. Однажды буря понесла лодку к югу… Мой друг утонул, а меня вместе с разбитой лодкой выбросило на берег. Так я оказался в племени, живущем в сельве. Тогда я был молодым, сильным и мог бы вернуться на Север да не знал пути. Люди сельвы приняли меня в свою общину. И я полюбил их, решил остаться… Теперь иди, Аттэхе, я устал.

…Знойный день кончился, но и вечер не принес прохлады: духота была такая, что, казалось, сам воздух стал липким. С трудом Вачинга взбирался вверх по склону плато. Наверху его ждал Аттэхе. Изгой задел твердый ком глины, который с шумом покатился вниз. Тут же из ниши Дома правителя вышел рослый воин в длинном плаще. В сиянии ущербной луны блеснуло острие дротика. Ольмек долго вслушивался в ночь. Вот глухо рыкнул в сельве ягуар, испуганно провыл койот — и опять тишина. Страж успокоился, снова исчез во мраке. "Ну, иди, поспи, — насмешливо подумал Аттэхе. — Неведомо тебе, что ожидает змееликих. Жить тебе осталось мало, мои отряды окружают Ольман…"

Словно корабль в лунном море, возвышался Ольман над сельвой и болотами, досматривая сны о былом величии. Никто не подозревал, что на заре пробьет час расплаты.

— Скажи мне, — Аттэхе взглянул на яркие низкие звезды, — сколько воинов в городе, где они спят?

Вачинга кивнул, жестом велел следовать за ним. Бесшумно двигаясь в траве, они достигли каменных хижин ремесленников. Взобравшись на крышу одной из них, Аттэхе огляделся. Перед ним лежала главная площадь, справа был Дом правителя, у его главного входа чадили факелы, вставленные в каменные кольца стены. Багровый свет освещал склоненные головы стражей: они не то дремали, не то о чем-то беседовали. По краям площади темнели исполинские изваяния. Вывороченными толстыми губами загадочно улыбались древние правители Ольмана. Слева, на глиняной платформе, облицованной белой плиткой, стоял большой храм. Аттэхе увидел над его фасадом барельеф — лицо человеко-зверя. "Это бог дождя, пожирающий детей…" — с ненавистью подумал он.

— …А за домом Тунгаты, — говорил тихо Вачинга, — лежит улица Первых Воинов Правителя. За нею тянется улица Простых Воинов. На той платформе — Дом бога. Главная труба воды проходит еще левее.

Зорко вглядываясь в панораму города, Аттэхе спросил:

— Там и дома стражей-телохранителей?

— Нет. Видишь длинные хижины правее дома Тунгаты? Там они живут. Многие из них ушли на Остров плача детей.

— Сколько же осталось?

Вачинга мысленно подсчитывал, закрыв глаза тяжелыми припухшими веками.

— Столько же, сколько зерен маиса в двух горстях.

— О-хэй!.. Это много.

— У тебя больше людей, — странно ухмыльнулся Вачинга.

Тут громко провыл койот — совсем рядом, у основания плато.

— Здесь уже мои отряды, — сказал Аттэхе. — И нам пора идти. Возвращайся к своим людям. Начнешь бой по сигналу.

Глядя вслед изгою, Аттэхе взмолился: "Отец сельвы Угэм! Помоги нам победить сегодня". На мгновение вспомнилось ему прожитое, он как бы попрощался с ним… Больше двухсот раз сменились луны на небе с тех пор, как Аттэхе, сильный юноша, день за днем трудился вместе с другими на плоской, накаленной солнцем вершине Чалькацинго. Мастера ели и спали тут же, в тени обработанных базальтовых валунов. Иногда с равнины на утес поднимались тэнки, они под конвоем змееликих приносили скудную пищу — фасоль, маисовые лепешки, воду, немного плодов. Однажды Аттэхе удалось незаметно смешаться с ними, а потом скрыться в сельве. Обжигающая ненависть к поработителям привела его в стан недовольных. Прошло время, и Аттэхе возглавил их.

Койот провыл вторично, и Аттэхе пополз к отряду, затаившемуся у подножия ольманского плато. Город цепенел в предутреннем сне, не ведая, что стражей на краях плато бесшумно умертвили охотники.

Сжимая в руке боевой топор, Вачинга ждал сигнала к атаке. В его ушах гулко шумела кровь, ибо он понимал: сегодня или никогда! Либо он станет правителем Ольмана, либо бесславно погибнет. Протекли мгновения. На платформе алтаря, замыкающего улицу Первых Воинов, туманным призраком возник Аттэхе и, потрясая обсидиановым мечом, пронзительно крикнул:

— Сэ-лу-гэм! Эй-йо, ту-ук-сэ!..

Ряды людей-ящериц в считанные минуты поднялись на плато и продвинулись к дому Тунгаты, обогнав Аттэхе, бежавшего не так быстро, как юноши-охотники. Обвальный грохот барабанов, крики тэнков, подражающих голосам зверей, вой и стоны первых раненых ударили в стены незаконченного храма. Рабы-строители, вповалку спавшие на земле, очумело вскочили на ноги, не понимая, что случилось. Люди Аттэхе налетели, как ураган, и рабы сразу поняли… Они добивали стражей камнями, душили голыми руками, резали им горло лезвиями из обсидиана. Впервые на их истощенных голодом и работой лицах засветились улыбки, огнем мести загорелись глаза.