Страница 63 из 165
– Говорите спокойнее. Философские проблемы не принято обсуждать в таком взвинченном и нервозном тоне. Напоминаю вам слова вашего знаменитого земляка Спинозы, который дал отличный совет: не плакать и не смеяться, а только понимать.
– Вы льстите. Спиноза мне не земляк. Я родился в Сиверской под Ленинградом, а он в Амстердаме, за несколько столетий до меня.
– Но если я не ошибаюсь, и вы и он родились на Земле.
– Покажите мне человека, который родился бы не на Земле.
– Вы хотите, чтобы я показал себя?
– Не верю!
– Ну, вот. Это я могу понять. Постараюсь вас разуверить. Но опасаюсь одного…
– Чего? - спросил он нетерпеливо. - Да говорите, пожалуйста, быстрее, не играйте на чужих нервах. Чего вы опасаетесь?
– Вашей неподготовленности. Скажу еще более откровенно; вашей неспособности отделить мысль от эмоций.
– Кто же на Земле подготовлен лучше меня? Я астробиолог и писатель-фантаст. Мысленно я ежедневно имею дело с самым непривычным и далеким от общепринятого и известного.
– Но почему же вы так волнуетесь? Почему не хотите внять совету Спинозы? Зачем повышаете голос, вместо того чтобы спокойно обсуждать возникшую ситуацию? Скажем откровенно: парадоксальную ситуацию, ситуацию, в которой мне самому трудно разобраться. Кстати, вы знакомы с теорией Тинея?
– Впервые слышу. Кто такой Тиней?
– Тиней - это великий дильнейский физик и математик, создатель новых принципов математической логики.
– Дильнейский? Бросьте эту чепуху. Дильнея не существует. Это плод моего вымысла.
– Спокойнее, спокойнее, дорогой. Если вы будете так волноваться, мы не сможем ни о чем договориться. Сейчас мы не будем решать с вами вопрос - существует или не существует Дильнея. Сейчас мы будем говорить только о Тинее и его теории. Если бы не физические идеи Тинея, я бы не прилетел на вашу планету! Может быть, вы воображаете, что я попал сюда благодаря тому наивному и нелепому способу, который вы придумали в своей повести "Скиталец Ларвеф"?
– Опять вы за свое! - перебил он меня. - Я ничего не понимаю, но начинаю догадываться. Может, это особый, имманентный прием критики? Набитый иронией и скепсисом критик выдает себя за героя произведения и пытается критиковать как бы изнутри?
– Вы антропоцентрист! Антропоцентрист, хотя и пишете о космосе. Вам кажется, что весь мир вертится вокруг вас. Немножко отвлекитесь от вашей собственной персоны и попытайтесь понять мои слова, последуйте совету Спинозы.
– При чем тут Спиноза? Если это не розыгрыш, то стоит ли прятаться за спину мудреца? Я почти убежден, что стал жертвой недостойной игры, жалкого эксперимента, нелепой шутки. Кто вы?
– Сколько же раз мне отвечать на этот вопрос? Я тот, кто не похож на всех. Вам этого мало?
– Мало!
– Я…
– Вы игрок!
– Да, я игрок. Наконец вы нашли подходящее слово. Я играю со временем и пространством, чтобы выиграть нечто важнее…
– Что именно? - спросил он, усмехаясь.
– Возможность пребывать там и здесь. Я игрок. Вы удачно обмолвились. Очень удачно…
– Не придирайтесь к словам. Я имел в виду совсем другое… Игрок, играющий в недостойную взрослого человека игру. Это мальчишество! Довольно меня дурачить. Я могу принять меры.
– Какие, интересно?
– Любые, но такие, которые сразу пресекут вашу недостойную игру. Меня достаточно хорошо знают в вашем университете.
– Есть лучший способ избавиться от меня.
– Какой?
– Отправить меня обратно на Дильнею. Своим вымыслом, надеюсь, распоряжаетесь только вы самолично? У вас нет соавтора?
– Довольно! Прекратите! Я пришел сюда не для того, чтобы затянуть эту игру.
– А для чего?
Он не ответил, словно бы и не слышал моего вопроса.
– А для чего? - повторил я.
– Представьте, - сказал он тихо и печально, - я сам не знаю - для чего.
Меня поразил тон его голоса, на этот раз бесконечно искренний и трогательный.
– Я долго разыскивал вас, - продолжал он, - вы не оставили адреса… Я разыскивал вас, но временами мне казалось, что я разыскиваю не вас, а самого себя. После вашего посещения что-то изменилось во мне, что-то нарушилось. Казалось, вы что-то забрали у меня и унесли с собой. Не сразу я понял, что вы забрали и унесли - уверенность. Люди не любят ничего таинственного и загадочного. Для того много веков назад и возникло научное знание, чтобы освободить человечество от странного и загадочного, дать ему уверенность в себе и в законах природы. Человечество давным-давно возмужало… Я всю жизнь прославлял знание, науку. И вдруг во мне возникло сомнение. Моя логика очутилась в лабиринте, ища выхода. Мог ли я поверить, что вымышленная мною планета существует на самом деле и, вопреки всем законам логики, я угадал реальное существование некоего путешественника, по имени Ларвеф? Я сам придумал это имя. И могу вам это доказать. Я писал свою повесть в феврале… Прочтите слово "февраль" с конца, справа налево… Вот откуда это имя Ларвеф… А вы хотите меня уверить, что вы реальность.
– Совпадение, - прервал я его, - простое совпадение. Вы еще ищете доказательства? Но стали ли бы вы их искать всерьез, если бы кто-нибудь усомнился в вашей собственной реальности? Не ищите. Все равно вам не удастся убедить меня, что я самозванец или шутник.
Так кто же вы такой?
– А кто вы?
– Я астробиолог и писатель. Каждый читатель это может удостоверить. А кто может удостоверить, что вы не Ларионов, а тот, другой, кто возник вместе с игрой моего воображения? Кто это может удостоверить?
– Удостоверить? - повторил я. - Моя память. Ведь в памяти начинаются корни, истоки каждой личности, каждого "я". Откуда бы я мог знать все, что я познал и пережил до того, как прилетел на Землю?
– Могли вообразить.
– Нет, воображение и память - это не одно и то же. Я помню свое детство и юность. Они прошли не здесь, на Земле. Тысячи событий и обстоятельств хранятся в моей памяти. Вообразить можно вещь и даже чувство, но нельзя вообразить отца, мать, братьев, сестер, дедушку с бабушкой, создать из небытия тех, кто создал тебя. Как сейчас я вижу дом, через порог которого я впервые переступил.
– Где же этот дом?
– За много световых лет отсюда. У ворот текла река. А у окна стояло дерево. Возможно, оно и сейчас стоит там и ждет моего возвращения. Милое дерево моего детства. С его ветвей впервые для меня свистела птица. Я много бы отдал, чтобы еще раз услышать ее свист.
– То, о чем вы рассказываете, могло случиться и на Земле. Тут тоже есть дома, реки и деревья, на ветвях которых поют птицы.
– Вы хотите, чтобы я вспомнил то, чего не может быть на Земле? Но Дильнея очень похожа на Землю.
– Да! - перебил он меня, словно утеряв нить нашего разговора. - Меня не раз упрекали критики и читатели за это. Они обвиняли меня в бедности воображения.
– При чем же здесь вы? - холодно сказал я. - Дильнея - действительность, она бесконечно реальнее вас и ваших читателей. Вас не было на свете, а она существовала, вас не будет, а она будет продолжать свое бытие.
– Но вспоминайте, вспоминайте, - опять перебил он меня. - Пока еще вы не вспомнили ничего такого, что могло бы переубедить меня.
– Я вспоминаю не для того, чтобы вас переубедить.
– А для чего?
– Для того чтобы самому понять и почувствовать нечто существенное… Бальзак - а никто из земных писателей не понимал лучше его зависимость человека от среды, - Бальзак как-то сказал: "Обо всем этом трудно составить себе понятие людям, скованным законами времени, места и расстояния". Это очень сильно сказано! Как по-вашему?
– Бальзак сказал это в ту эпоху, когда люди передвигались на лошадях.
– Тем удивительнее. Значит, он предвидел возможность победы над законами времени, места и расстояний!
– Эти законы остались незыблемыми.
– Для вас, земных людей. Дильнейцы же сумели освободить себя от их власти. Если бы это было не так, я бы не сидел в этом номере гостиницы вместе с вами.