Страница 61 из 165
– Раньше просил я, а теперь ты просишь.
– Эти строчки меня пугают. Все эти дни после нашей встречи в вестибюле гостиницы я жила как в страшном сне. Раза два или три мне в голову приходила нелепая и ужасная мысль, что от тебя осталась только оболочка, что ты действительно не ты, а кто-то другой, что, оставив прежней твою внешность, заменили твой внутренний мир.
– А что, если это правда?
– Нет, это неправда. Ты прежний. Все прежнее - и голос, и улыбка. Только что-то в глазах другое, не пойму что…
– На днях профессор Тихомиров сказал мне, что у меня лицо человека, начисто лишенного всякого опыта, словно я только что появился на свет.
Она посмотрела на меня:
– Ты знаешь, он прав. Я тоже это подумала.
– А раньше я разве выглядел не так?
– Нет. У тебя было другое выражение в глазах, немножко насмешливое и скептическое. Что-то в тебе сильно изменилось. Ты не согласен?
– Нет, что ж. Может, это и так.
Я довел ее до дверей дома, в котором она жила.
– Спасибо, - сказала она. - Надеюсь, что мы скоро увидимся. До свидания, милый.
– До свидания, - сказал я и, отойдя, оглянулся и помахал ей рукой.
Она стояла на том же месте и смотрела на меня.
Иногда, увлеченный какой-нибудь идеей, я возбужденно ходил из угла в угол и напряженно думал. Потом энтузиазм спадал и подкрадывалась холодная и коварная мысль; а что ты скажешь в издательстве, когда принесешь свою странную рукопись? Как и чем ты объяснишь, что ты обогнал земных ученых на несколько столетий? То, что ты Ларвеф, ты пока должен скрывать. Об этом просил Хымокесан. Вероятно, у него есть на это причины.
Тебе скажут: "Вы Ньютон и Ломоносов, помноженный на Дарвина и Эйнштейна. Но откуда, черт бы вас побрал, вы взялись? Где прятались? Почему скрывали свои идеи?"
Не могу же я сказать им, что я ниоткуда. Добро бы, если я принес научно-фантастический роман и все формулы и концепции произносил бы от имени героев. Но начало моей рукописи похоже больше на учебник, чем на роман. Ведь я только посредник. Моей рукой водит будущее. Я только популяризатор, пытающийся перевести научные идеи отдаленного времени на язык современных жителей Земли. Когда Хымокесан отдаст свой приказ, у меня уже будет готова книга.
Нелегко проложить мост между будущим и прошлым, начав строить оттуда. Как мне объяснить людям Земли теорию дильнейского физика Тинея, с помощью которой нашей науке и технике удалось победить пространство и время? Для того чтобы понять сущность открытых Тинеем закономерностей, нужно вывернуть наизнанку человеческую логику, пересмотреть все традиционные навыки земного математического мышления. Я ломаю голову над этой проблемой. Будет не менее трудно рассказать о том, как дильнейским биофизикам удалось познать все тайны живой клетки и остановить миг, называемый жизнью индивида. Ну, а ускорение мысли! Как и почему дильнейцы научились мыслить быстрее, чем их предки. Разве это не покажется людям странным?
Мне не с кем посоветоваться. Впрочем, иногда я раскрываю футляр, вынимаю Эрою и читаю ей вслух то место рукописи, в котором сомневаюсь.
Вот и сейчас я спрашиваю ее:
– Как тебе кажется, достаточно ли ясно я изложил эту мысль?
Эроя просит меня:
– Прочти еще раз. Я хочу проверить свое первое впечатление.
Я читаю вслух:
– "Земной философ Спиноза убеждал своих последователей не плакать и не смеяться, а только понимать. Говоря это, он словно предчувствовал появление Эйнштейна и создание теории относительности. Чтобы понять сущность этой теории, нужно было отделить мысль от эмоций, оторвать ее от чувств, наконец от тысячелетнего опыта, от здравого смысла… Что же требуется от человека, чтобы понять закон, открытый дильнейским ученым Тинеем? Тоже не плакать и не смеяться, как говорил Спиноза?"
– Слишком длинно, Ларвеф, - перебила меня Эроя, - нельзя ли покороче? А кто такой Эйнштейн?
– Эйнштейн земной ученый, который ходом своего мышления нанес удар антропоцентризму.
– Но при чем же здесь Тиней и его труды?
– У Тинея много общего с Эйнштейном. Он тоже нанес сокрушительный удар привычным представлениям. Если ты не забыла, он создал новое представление о пространстве, проник в сущность малого и большого и вскрыл их единство.
– А что такое малое и чем оно отличается от большого, Ларвеф?
– Извини меня. Я забыл, что ты совсем иначе, чем все, воспринимаешь пространство. Что ты принципиально не видишь никакой разницы между "здесь" и "там"…
– Но ведь Тиней тоже…
Я невольно рассмеялся.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что мыслишь, как Тиней?
– Нет, я этого не считаю, - сказала скромно Эроя. - Да и к тому же я не могу понять теорию Тинея. Прежде чем объяснить ее сущность людям, объясни мне.
Я замолчал. Что я мог ей ответить? Как я мог ей объяснить одну из самых сложных концепций, когда-либо созданных на Дильнее, ей, странному и искусственному существу, не способному отличить понятие "здесь" от прямо противоположного понятия "там".
Телефон звонит.
– Слушаю, - говорю я, сняв трубку.
Женский голос, теперь уже знакомый голос, ласково спрашивает:
– Ты узнаешь меня?
– Да, теперь узнаю. Вера?
– Да, Вера. Твоя Вера. Ты сейчас очень занят?
– Нет, я свободен.
– Может, зайдешь ко мне?
– Когда?
– Когда тебе удобно, милый. Я буду ждать… Или нет, давай лучше встретимся в вестибюле гостиницы. Я приеду к тебе.
Я стою возле стола с газетами и жду. С минуты на минуту она должна прийти. А что, если я скажу ей сегодня, что я не тот, за кого она меня принимает? Нет, надо отложить этот неприятный разговор. Мне так хочется побыть вместе с ней. Она снова будет вспоминать прошлое - свое и того, другого, за кого она меня принимает. А я буду делать вид, что тоже ношу в памяти это прошлое…
Вот она идет быстро и легко, как всегда. На ее раскрасневшемся от ходьбы лице добрая улыбка. Она уже увидела меня и машет рукой.
– Ты здесь? - спрашивает она.
– Нет, здесь не я, - шучу я, - а тот, другой, который тебя не узнавал.
– Нет, это ты, - тихо говорит она, - ты…
Она как-то совсем по-особому произносит это слово "ты" - удивленно и радостно, словно открывая во мне того,
Другого, чье обличье я принял, сам того не подозревая. Мне становится не по себе от этого ее "ты".
"Ты", - словно говорит не только ее сильный ласковый голос, а все ее существо. "Ты", - говорит она, и я начинаю еще острее чувствовать свою реальность. "Ты", - повторяет она, и мое сердце начинает биться сильнее, и кажется, Земля вырвется из-под моих ног.
Мы опять вместе. Я беру ее под руку, и мы выходим из гостиницы. Сейчас мы одни. Никто не обращает на нас внимания.
– Хочешь немножко потанцевать? - спрашивает Вера.- Тогда зайдем сюда. - Она показывает на танцевальный клуб, сквозь прозрачные стены которого видны танцующие пары.
Мы заходим.
Музыка. Земная, хмелящая сознание музыка, Я долго не мог приучить себя к ней. В восемнадцатом веке существовали более прозрачные и медлительные мелодии. Тогда танцевали менуэт и исполняли Моцарта, про которого кто-то сказал, что он писал музыку не для людей, а для ангелов. Я не ангел. Но к Моцарту мне было легче привыкнуть, чем к современным композиторам.
Мы начинаем с Верой танцевать. У меня не оченьто это получается. Но она улыбается и одобрительно кивает мне.
– Ничего, ничего, дорогой. Ты раньше танцевал гораздо лучше. Полтора года жизни в космосе на крошечной космической станции со счетов не сбросишь. Там было не до танцев.
– А откуда ты знаешь, что я был на космической станции? Разве я тебе об этом говорил?
– Нет, не говорил. Но я и так догадываюсь.
– Ты такая догадливая.
– Не смейся, милый. О том, что ты жил эти полтора года не на Земле, догадается каждый, кто поговорит с тобою. Ты так изменился. В тебе появилось что-то новое, незнакомое, то, чего я не замечала до нашей разлуки.