Возмездие

Исполняя обещание Екатерине Джугашвили, о. Гурам заботливо опекал своего маленького земляка. По вечерам в келье старика собирались семинаристы старшего возраста. Иосиф сделался постоянным посетителем этих собраний. Он обыкновенно сидел молча, уперев локти в колени и положив подбородок на сомкнутые кулаки. Участия в разговорах он никогда не принимал. Но всё, о чём говорилось, о чём спорилось (порою — очень горячо), запоминалось им и обдумывалось наедине.

Занятия с хором и вечера в келье о. Гурама не занимали всего досуга угрюмого семинариста. Как всякий нервный и застенчивый подросток, Coco давал волю воображению, своей безудержной мечтательности. Этому способствовало также и лихорадочное чтение. Таясь от буйных сверстников, он бормочет строки собственных стихов, украдкой записывает их в тетради. Он стыдится своего занятия. «Узнают — засмеют…» Однажды в городе он отважился зайти в редакцию газеты «Иверия». Ему повезло попасть на самого редактора Илью Чавчавадзе. Стихи стеснительного подростка понравились седому маститому поэту. 14 июня 1895 года в «Иверии» увидело свет первое стихотворение худенького семинариста.

Помимо «Иверии» Илья Чавчавадзе редактировал ещё одну газету «Квали» («Борозда»). На страницах обеих изданий князь стал печатать произведения так понравившегося ему семинариста. Он поверил в его талант и предсказывал застенчивому сочинителю блестящее будущее. Несколько стихотворений Сосело (так подписывался молодой поэт) были помещены в школьных хрестоматиях. А одна строка даже вошла в текст государственного гимна Грузии.

Первое стихотворение своего воспитанника привело о. Гурама в восторг.

— Мальчик мой, Бог отметил тебя своей Всевышней милостью. «Сначала было Слово…» Помни, великий Шота своей поэмой сделал для Грузии больше, нежели все её цари и герои!

Он называл Боговдохновлённое Слово инструментом необыкновенной силы. Благодаря Слову, люди обрели гимны, псалмы, пророчества… молитвы, наконец!

В тот вечер собрание в келье старика закончилось скандалом. Ладо Кецховели, воспитанник старшего класса, стал возражать о. Гураму — почтительно, но твёрдо, убеждённо. Он считал, что прочней всего людей объединяет не общая вера, а классовая принадлежность. Богатые держатся один за другого страхом потерять свои сокровища.

Бедняки же сплочены своею нищетой, убожеством, бесправием. Ладо заявил, что на стороне братства бедняков находится сам Спаситель. Разве это не Он изрёк, что богачу проникнуть в райские кущи так же трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко? Но почему-то служители Бога совсем забыли эти великие слова. Уж не потому ли, что стали слишком толстобрюхи?

— Безумец! — вскричал о. Гурам. — Подумай хорошенько, что ты говоришь!

Сдерживая гнев, Кецховели почтительно проговорил:

— Батоно, вы давно не говорили с простым народом. Люди ненавидят попов. Они смотрят на них, как на представителей власти. Это обыкновенные чиновники в рясах… Церковь предала Спасителя. Она стала на сторону богатых.

На старика было страшно взглянуть. Его огромные разверстые глаза на измождённом лице выдавали нечеловеческую боль души. Теряя силы, он прошептал:

— Не кощунствуй. Бог всевидящ и всемогущ. Он проявит свой гнев, и тогда тебе придётся возопить: «Господи, помилуй и спаси!»

— У меня есть револьвер! — запальчиво крикнул юноша и вылетел из кельи.

Силы совсем оставили о. Гурама. Он сидел потухший, удручённый. Ладо Кецховели повторил путь старших товарищей. Через эту келью уже прошли Николай Чхеидзе, Миха Цхакая, Филипп Махарадзе и Ной Жордания. Они оставили стены семинарии и с головой ушли в политику. Жизнь отбирала у о. Гурама лучших учеников.

Старик ещё раз убедился в том, что его завидная учёность не даёт плодов, от бесед с ним получают наслаждение пожилые образованные люди, но докричаться до рассудка своих семинаристов он не в состоянии. А ведь он жил для молодых!

Он поднял взгляд на своего молоденького земляка. Неужели и этот тоже? Старый проповедник мучительно страдал от постоянного непонимания своих подрастающих учеников.

— Твоя мать, Coco… твоя бедная мать сидела там же, где ты сейчас сидишь. И я ей обещал… Будь благоразумен, сын мой. Не обмани её. «Из кувшина выльется лишь то, что в него налито», — изрёк старик свою любимую поговорку и вдруг спросил: — Что там у тебя нашли?

Coco смутился. Он надеялся, что учитель не узнает о вчерашнем происшествии. При обыске в спальне инспектор обнаружил роман французского писателя В. Гюго «Труженики моря». Книга входила в список запрещённых, её конфисковали. Прошёл слух, что семинариста Иосифа Джугашвили вызовут к ректору о. Мирабу для отеческого назидания. Coco надеялся, что этим всё и обойдётся. Могло быть гораздо хуже, если бы инспектор догадался заглянуть в прореху на матрасе. Там Coco спрятал действительно опасную нелегальщину: листовки. С прошлого года, когда о. Гурам уехал в Крым, товарищ Coco Пётр Капанидзе затащил его на собрание членов партии «Месаме-даси». У Петра, к удивлению Иосифа, уже завелась своя жизнь за стенами семинарии. На партийных собраниях всегда присутствовало несколько рабочих-железнодорожников. Эти люди горячо спорили о том, как трудно выжить человеку, обременённому семьёй и получающему за тяжёлую работу жалкие гроши. Однажды на собрании Иосиф встретился с Ладо Кецховели. Старший товарищ просиял улыбкой. После собрания Ладо стал расспрашивать его о здоровье о. Гурама. Сам он появляться в семинарии остерегался, — полиция хорошо знала дорогу в эту обитель смуты и разномыслия.

Спустя два месяца Иосифу Джугашвили поручили вести занятия кружка рабочих железнодорожного депо.

От о. Гурама не укрылось замешательство юного земляка. Старик не мог забыть грубой выходки Ладо. Будущий священник и… револьвер? Чудовищно!

— Не надо нам крови! — проговорил он, пытаясь поймать убегающий взгляд Coco.

Он напомнил Иосифу о матери, своей землячке, боясь, как бы не оставил его последний ученик. Почему они, такие молодые, полные сил, не хотят прислушаться к его советам, выверенным такой долгой трудной жизнью? Почему они пренебрегают опытом человека, много узнавшего и теперь подошедшего к концу своего жизненного пути? Как же они легкомысленны, как самонадеянны!

О молодость, прекрасная пора, когда жизнь кажется такою бесконечной!

Но кому же он передаст свой тяжкий, с таким трудом накопленный опыт?

Он выглядел в этот вечер болезненным, усталым и старым, очень старым. Неужели на него так подействовала запальчивость Ладо, так непочтительно хлопнувшего дверью?

В душе Иосиф был на стороне Ладо, но ему было больно добавлять страданий старому учителю, такому одинокому и несчастному. Поддерживая разговор, он не возражал, а ограничивался тем, что задавал вопросы. Разве Спаситель не выгнал развратных торговцев из Божьего храма? Разве он не сказал, что принёс не мир, а меч?

— Мальчишка! — рассердился о. Гурам. — Ты на плохом пути. Что я скажу твоей бедной матери? Не забывай — ты у неё один.

В скором времени о. Гурам вновь исчез из семинарии — он отправился на Святую Землю.

Об этом путешествии больного старика наперебой судили не только в стенах семинарии, но и в городе…

Затея казалась безрассудной: в таком состоянии да ещё в такие годы!

Старик, однако, остался твёрд…

Путешествие о. Гурама на Святую Землю заняло почти два года.

Добычей неутомимого исследователя из Грузии по обыкновению стали сохранившиеся следы далёкой старины. На этот раз дело не ограничилось камнями. В Иерусалиме существовал грузинский православный монастырь. Там ещё теплилась жизнь, доживали дряхлые священнослужители. Когда-то обитель населяли более 400 человек. Теперь осталось только 12 древних старцев. Каждое утро на рассвете их будил звон монастырского колокола. При первых проблесках зари раздавалось 33 мерных медлительных удара: по одному за каждый год земной жизни Спасителя.