Возмездие

В Ленинграде путчисты были настроены более решительно. Колонна молодёжи направилась к Дворцовой площади с плакатами: «При штурме Смольного пленных не брать!» Вскоре кто-то бросил бомбу в Дом политпросвещения…

Самым серьёзным последствием несостоявшегося путча было самоубийство А. Иоффе, самого близкого друга Троцкого. Они дружили с детских лет. Отец Иоффе владел большой паровой мельницей в Симферополе, отец Троцкого занимался ссыпкой зерна. Иоффе, любитель тонких вин и сигар, домогался от своего друга высокого поста. Ему хотелось стать наркомом иностранных дел (после Брестского мира). Троцкий никак не хотел обижать Чичерина. Вот разве наркомом РКИ? А Сталина перевести в другое место… Троцкий обещал другу «разобраться» после ноябрьских событий… Страдая от тяжёлой наследственности, Иоффе лечился входившим в моду психоанализом. Последний раз он прожил за границей почти два года. Вернувшись, потребовал валюту на крайне дефицитные лекарства. «Необходимо беречь старую ленинскую гвардию!»

После скандального провала путча он впал в панику и принял яд. Троцкому он послал предсмертное письмо: «Умираю с уверенностью, что недалёк тот момент, когда Вы опять займёте подобающее Вам место в партии».

Похороны Иоффе вылились в шумную демонстрацию. Сначала состоялся митинг у здания Наркомата иностранных дел на Лубянке, затем толпа двинулась на кладбище. Над гробом самоубийцы выступали Троцкий, Радек, Муранов, Зиновьев, Каменев, Чичерин. Особенно резкими были речи Троцкого и Зиновьева. Оба, не выбирая выражений, поносили Сталина.

Сразу после похорон Зиновьев уехал в Ленинград и там заперся на даче.

Троцкого выселили из Кремля, и он поселился на квартире своего друга А. Белобородова, на ул. Грановского.

XV съезд партии принял решение исключить из партии 75 сторонников Троцкого и Зиновьева, а 30 человек выслать из Москвы. Разгромленная оппозиция отправилась в самые отдалённые города страны. Местом ссылки Троцкого была избрана Алма-Ата.

Обосновавшись на краю света, в Семиречье, Троцкий продолжал бешеную деятельность. Во все концы страны летели телеграммы, посылались письма, бандероли. Троцкий поддерживал в своих сторонниках боевитый дух. «Мы ещё понадобимся партии. Сталин сам нас позовёт!» Рядом с ним работал его старший сын Лев Седов, ставший чрезвычайно ловким конспиратором. На плечи сына недавний диктатор возложил исполнение самых деликатных поручений.

Алма-Ата превратилась в некий центр, где пульсировала основная мысль заговора. По Москве шептались: «Лев Давидович считает…», «Лев Давидович настаивает…» Те из троцкистов, кому удалось не попасть в ссылку и усидеть на месте, принимались потихоньку выполнять указания своего высланного лидера.

Песчинки скрытного вредительства подсыпались в буксы разгонявшегося поезда индустриализации. Если Сталин настаивал на рентабельности за счёт снижения себестоимости производства, то троцкисты, как бы в пику, ратовали за прибыль путём неуклонного повышения оптовых и розничных цен. Бухарин, как «специалист по прогрессу», изобрёл закон «падения темпов с нарастанием объёмов производства». Это обрекало советскую промышленность на «экономически выверенное», а следовательно, «вполне законное» сокращение того умопомрачительного прироста, чему так завидовал весь мир.

Поскольку страна работала в «крестьянском режиме», экономя каждую копейку и расчётливо вкладывая её в самое важное, самое необходимое, троцкисты умело проталкивали тупиковые проекты, начиная и не доводя до завершения крупные дорогостоящие сооружения. Количество обременительной «незавершёнки» росло год от года. Это была тонкая, искусная работа, основанная на радостном порыве масс к скорейшему построению социализма. Люди с песней воздвигали строительные леса и ведать не ведали, что им дадут лишь заложить фундамент и возвести наполовину стены, а затем вдруг не станет средств, финансирование прекратится и затраченные миллионы повиснут на шее и без того скудного бюджета мёртвым капиталом.

Любопытные методы вредительства вскрыло знаменитое «Шахтинское дело».

Оказывается, находились люди (их называли — спецы), которые самым подлым образом скрывали сведения о ценных пластах и направляли рабочие бригады на худшие участки, а когда шахтёры и там выполняли по нескольку норм в смену, спецы принялись организовывать обвалы и затопления, портили вентиляцию и создавали помехи в снабжении продовольствием. Гнусность этих искусственных помех заключалась в том, что спецы уверяли, будто такова хозяйственная политика большевиков. Омерзительных вредителей удалось схватить за ушко и выволочь на солнышко.

Гнев трудящихся был неописуем. Ах, твари! И без вас невыносимо трудно, а тут ещё… Нет чтобы помочь!

Серго Орджоникидзе на совещании в Наркомтяжпроме, разъясняя сволочную тактику спецов, призвал рабочих устанавливать свой контроль — экономический, технологический, политический, научный — причём не только над всей массой «реваншистов-трестовиков», но и над членами райкомов, обкомов, хозяйственных «начальников». Терпение Сталина наконец лопнуло. Вопрос о высылке Троцкого из страны обсуждался на Политбюро. Решительно возражали Рыков, Бухарин, Томский. Чувствительный Бухарин даже заплакал. Однако решение всё же было принято. Троцкий уезжал в Турцию, к человеку, которого в своё время также опекал Парвус, — к Ататюрку.

Оставшиеся в стране троцкисты получили распоряжение: каяться, признавать свои ошибки, разоружаться. Выпросив прощение, пролезать на важные посты и ждать руководящих указаний. Эти люди требовались для напора на советский режим изнутри.

Выслав Троцкого за рубеж, советское правительство очистило атмосферу в стране, но укрепило легион ненавистников СССР. Против Страны Советов стал формироваться единый фронт от Чемберлена до Троцкого.

Троцкий, как и в Алма-Ату, забрал с собой в Турцию весь свой огромный и очень ценный архив.

С головы кровавого расстрельщика не упало и волоса…

Проиграв неторопливому Сталину по всем позициям, Троцкий отправился в новое изгнание.

Теперь ему до конца жизни оставалось одно-единственное: злобиться, искать сообщников и затевать интриги, заговоры…

А в декабре 1929 года И. В. Сталин отметил свой полувековой юбилей.

Дата переломная: лучшие годы жизни остались позади.

Для обыкновенного человека в таком возрасте наступает спокойное и заслуженное наслаждение достигнутыми успехами, почёт, любовь и уважение родных и близких. Жизнь течёт размеренно, без потрясений.

Совсем иначе складывалась жизнь у Генерального секретаря.

Избавившись от ненавистного врага, гауляйтера Сиона, всаженного в советскую систему кознями Соединённых Штатов, Иосиф Виссарионович всего лишь приближался к свершению своих самых великих дел.

Побежден Троцкий, но оставался Гитлер.

Уверенно набирала мах индустриализация, но продолжало прозябать сельское хозяйство.

В дни сталинского юбилея в стране впервые появились его красочные плакатные портреты.

Партия, народ, страна признали его своим Вождём.

По острию ножа

В ненастный день ранней московской весны, когда занудный дождь сменяется мокрым снегом, в Мавзолей Ленина вступил промокший человек, незаметно достал из-под пальто обрез ружья и выстрелил в сверкающий саркофаг покойного вождя. Сделалась сумятица, охрана сбила человека с ног, скрутила ему руки и уволокла.

В тот же день на стол Поскрёбышева легло донесение Паукера, начальника оперативного отдела ОГПУ. К донесению было приложено письмо стрелявшего — его нашли в кармане арестованного. Аккуратный до педантичности Поскрёбышев положил донесение с письмом в красную папку для самых важных документов.

Иосиф Виссарионович, пробежав глазами донесение чекиста, стал внимательно читать письмо.

Стрелявший злоумышленник, Митрофан Никитин, работал в совхозе «Прогресс», в Подмосковье. Уже немолодой, 46 лет, он объяснял свой поступок желанием обратить внимание партийного руководства на отчаянное положение народа. Вчитываясь, Сталин несколько мест отчеркнул красным карандашом.