Страница 8 из 104
Киссинджер сокрушается о неуспехе Британии из-за того, что «установленный Версалем международный порядок требовал от Великобритании следовать исключительно правовым и моральным соображениям». Однако разговоры о верности Версалю после упомянутой конференции в Стрезе неуместны, как и ссылки на моральные принципы Великобритании после аншлюса или Мюнхена. Но и Киссинджер признает, что «сдержанность Великобритании в вопросе независимости Балтийских государств была истолкована в Москве как приглашение для Гитлера совершить нападение на Советский Союз, минуя Польшу».
Сами британские политики полагали действия Сталина естественно вытекающими как из исторических прав, так из обстоятельств. «Меньше всего я хотел бы защищать действия советского правительства в тот самый момент, когда оно их предпринимает, — комментировал события осени 1939 г. и занятие Красной армией Западной Белоруссии лорд Галифакс в палате лордов 4 октября 1939 г., — но будет справедливым напомнить две вещи: во-первых, советское правительство никогда не предприняло бы такие действия, если бы германское правительство не начало и не показало пример, вторгнувшись в Польшу без объявления войны; во-вторых, следует напомнить, что действия советского правительства заключались в перенесении границы по существу до той линии, которая была рекомендована во время Версальской конференции лордом Керзоном. Я не собираюсь защищать действия советского правительства или другого какого-либо правительства, кроме своего собственного. Я только привожу исторические факты и полагаю, что они неоспоримы»[20]. 10 октября такую же оценку дал У. Черчилль.
Главной предпосылкой извращенных завоевательных амбиций, оправдываемых полуязыческим нацизмом, явилось версальское унижение и расчленение Германии англосаксами, в котором СССР не принимал никакого участия. Что касается феномена экономического подъема гитлеровской Германии, то сетующие на это англичане должны были бы обратиться к собственной роли в полном освобождении Германии от экономических условий Версаля и от репараций, что было в полном смысле слова продуктом англосаксонской стратегии. За это в течение межвоенного времени ее и бичевал У. Черчилль.
В Лондоне больше всего боялись формирования германо-советского устойчивого modus vivendi, тем более что в германском обществе в начале 20-х гг. было распространено некое «русофильство», проявившееся в тяге к русской культуре. Призрак договора в Рапалло, заключенного Веймарской республикой с Советской Россией в 1922 г., не давал покоя британской геополитической стратегии. Но отношение к Советской России В. Ратенау, искавшего вне идеологических различий шанс выйти из международной изоляции, не имело ничего общего с тем, что ангажированная антинаучная публицистика приписывает мифическому «родству» Гитлера и Сталина. Серьезные ученые и на Западе присоединяются к возражениям против совершенно антинаучной трактовки тождества нацизма и коммунизма[21].
В грозовой и стремительно меняющейся обстановке лета 1939 г., в условиях, когда пожар войны уже полыхал на трех континентах, СССР, как любая самодостаточная держава, проводил многовекторную внешнюю политику в поисках оптимального решения обеспечения своей безопасности. Советское руководство и советская дипломатия обеспечили дополнительные два года для подготовки страны к войне. Более того, Москва рассчитывала, что резко активизировавшиеся в августе 1939 г. контакты с Германией, послужат толчком к усилению эффективности переговоров с демократическими государствами. Как ни парадоксально это может звучать, но именно договоренности между Москвой и Берлином в августе 1939 г. заставили Англию, Францию и США принимать во внимание Советское государство при решении международных вопросов, что увенчалось после вступления СССР в войну формированием антигитлеровской коалиции.
B.M. Фалин
К предыстории пакта о ненападении между СССР и Германией
В октябре 1998 г. официальный Лондон покаялся: было такое — в канун капитуляции нацистской Германии объединенный штаб планирования военного кабинета Великобритании, во исполнение директивы премьера У. Черчилля, действительно готовил нападение на Советский Союз. Цель «экстренной операции», получившей кодовое название «Немыслимое», обозначили так: «принудить Россию подчиниться воле Соединенных Штатов и Британской империи». Способ достижения цели — «разгром России в тотальной войне». Дата начала агрессии — 1 июля 1945 года объединенными силами США, Англии, Британских доминионов, Польского экспедиционного корпуса и 10 дивизий вермахта с последующим наращиванием немецкого контингента, возможно, до 40 боевых единиц.
Альбион поднимал забрало: ситуация, по аршину Черчилля, созрела для реализации многовекового британского умысла — перекрыть «русским варварам» кислород. Изможденному запредельным напряжением в противоборстве с нацистским нашествием СССР, полагал премьер, не удалось бы отразить новую напасть, по масштабам и ресурсному обеспечению затмевавшую все прежде изведанное.
Не стану вдаваться в разбор причин, как и почему отцам «демократии» и почитателям «прав человека» не удалось сходу перевести Вторую мировую войну в третью мировую. Для раскрытия темы существенней прояснить, являлось ли намерение Лондона пуститься во все тяжкие спонтанной реакцией на выскользнувшее из его тенет развитие в Европе или же опять раскрывалась натура оборотня, не ведающего ни вечных друзей, ни вечных врагов, ставящего свой интерес выше заповедей в христианском и любом ином их прочтении?
Присмотримся к стратегии и тактике Альбиона в роковые фазы первой половины XX века. Что касается Восточного полушария, едва ли не во всех кризисах проступал британский след — сценарный или исполнительский. К сожалению, час недозированных откровений на Биг-Бене не пробил. Иначе сколько, помимо «Немыслимого», открылось бы нам сокровенных тайн — о братании Лондона с Токио в 1900–1939 гг., о британских «треволнениях» под этикеткой «Балканы», высекших пламя Первой мировой войны, о пестовании «демократами» экстремизма в Италии и Германии, мостившем пути-дороги во Вторую мировую! Нет, молчание не всегда золото, особенно, если помнить, что семена войны, даже ненароком оброненные, сохраняют всхожесть дольше, чем просто семена, десятилетиями поджидающие каплю влаги в знойных пустынях.
Для тех, кому не чужд системный анализ становления фронтов Второй мировой войны, идейный подтекст операции «Немыслимое» не является нежданным-негаданным. Черчилль не единожды в 1941–1945 гг. примерялся сдать «русского союзника». Сначала, чтобы не запоздать к дележу наследства фатально, в сознании премьера, обреченного. Позже его идефикс сделалось затягивание войны, дабы в итоге Россия поспела не на пир победителей, а в реанимацию.
Обратимся к черчиллевскому прочтению советско-британского соглашения от 12 июля 1941 г. Минула пара месяцев после его подписания, и премьер озадачил своих коллег по военному кабинету: «Возможность сепаратного мира не может быть исключена». В момент, когда битва под Москвой решала исход всей войны, Черчилль развил свою задумку: «Мы сделали публичное заявление (так межгосударственное соглашение от 12.07.1941 г. деградировали в некую декларацию), что не будем вести переговоры с Гитлером или нацистским режимом… Но мы зашли бы слишком далеко, если бы заявили, что не будем вести переговоры с Германией, взятой под контроль ее армией. Невозможно предсказать, какое по форме правительство может оказаться в Германии тогда, когда ее сопротивление будет ослаблено и она захочет вести переговоры». В октябре 1942 г., за три недели до перехода Красной армии в контрнаступление под Сталинградом, британский лидер назвал долгом «демократий» «задержать русских варваров настолько далеко на востоке, насколько возможно». Понятно, с помощью нацистского вермахта.
20
АВП РФ. Ф. 7. Оп. 4. инд. № 19. П. 27. Л. 25
21
Coquin F-X. «Europe». Jan-Fev. 2006; Narotchnitskaia N. Que reste-t-il de notre victoire? Russie-Occident: le malentendu. P.: Editions des Syrtes, 2008