Страница 20 из 104
Пару недель слабо мерцавший огонек поддерживался в немецкой лампаде. Была запрошена советская виза для советника МИД Германии К. Шнурре. Он даже сел в поезд, направлявшийся в Москву, но был снят с него в пути следования, чтобы «не дразнить поляков, коих обхаживал и уламывал Риббентроп, не совсем, если верить Гитлеру, Герингу, Гессу и Мольтке, безрезультатно. Дальше затишье и повод сделать промежуточное замечание: инициатива «оживления» отношений с СССР принадлежала немецкой стороне и имела сугубо прикладное назначение — облегчить продвижение на совсем других направлениях, враждебных Советскому Союзу.
Кочующее из публикации в публикацию утверждение, будто советско-германский диалог открылся отчетным докладом Сталина на XVIII партийном съезде (10 марта 1939 г.), или, вернее, двумя его тезисами: «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами», «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», — легенда. Ни в германском посольстве в Москве, ни в берлинском МИДе эти тезисы не привлекли особого внимания.
Осталась без комментариев также констатация докладчика: «война, так незаметно подкравшаяся к народам, втянула в свою орбиту свыше 500 млн населения, распространив сферу действия на громадную территорию от Тяньцзина, Шанхая и Кантона через Абиссинию до Гибралтара; новая империалистическая война стала фактом… На наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния». Одновременно оговаривалось, что «неагрессивные демократические государства, взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». Если не вырывать из контекста отдельные куски, не сложно установить, какой адрес был для СССР на тот момент предпочтительней.
Возможно поэтому, или алогизмы бытия так повелели, первыми среагировали на доклад Сталина англичане. 18 марта 1939 г. Галифакс известил И. Майского и в тот же день британский посол Сидс М. Литвинова о давлении Германии на Румынию и поинтересовался, не собирается ли СССР что-либо предпринимать в случае нацистской агрессии. Начались затяжные англо-советские, чуть позднее — англо-франко-советские контакты и переговоры.
Германские правители повторно вытащили из колоды «русскую карту» после того, как англичане упредили заготовленный Ю. Беком финт, по-видимому, обговоренный с Берлином — министр намеревался в ходе визита в Великобританию объявить, что доверие к Парижу и Лондону утрачено и Варшава переключается на сотрудничество с рейхом. Кабинет Чемберлена 30 марта 1939 г., еще до прибытия Бека, опубликовал одностороннее заявление о готовности защитить Польшу, если она подвергнется нападению. Неделю спустя заявление превратилось в польско-британский договор о взаимопомощи «на случай любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Сходные заверения Лондон дал вслед за тем Румынии и Греции.
Мотив прилива решимости Альбиона — «не защита отдельных стран, которые могли оказаться под германской угрозой, а стремление предотвратить установление германского господства над континентом, в результате чего Германия стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей (британской) безопасности» (протокол заседания правительства Великобритании). Постоянный заместитель министра иностранных дел А. Кадоган тридцатью годами позже признавал: Чемберлен «поставил себе дорожный знак. Он связал себя обязательствами, и в случае германского нападения на Польшу больше не могло быть мучительных сомнений и колебаний». Гарантии являлись, по выражению Кадогана, «ужасной игрой», ибо Лондон, как и Париж, не собирался воевать за Польшу в поле.
Британские военные руководители доказывали, что «без немедленной эффективной помощи со стороны России поляки смогут противостоять германскому наступлению ограниченное время… Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны… Напротив, при срыве переговоров с русскими возможно сближение между Россией и Германией». В чемберленовском табеле ценностей идеологическая чистота стояла выше военных предостережений и выгод.
На смену британских дорожных знаков Гитлер ответствовал приказом готовить вторжение в Польшу. 3 апреля В. Кейтель поставил перед командующими вооруженными силами задачу — приступить к реализации плана «Вайс» так, чтобы операция могла начаться в «любое время, начиная с 1 сентября 1939 г.». Десять дней спустя, Гитлер утвердил окончательный вариант плана:
«Политическое руководство считает своей задачей по возможности изолировать Польшу в данном случае, то есть ограничить войну боевыми действиями с Польшей.
Усиление внутреннего кризиса во Франции и вытекающая отсюда сдержанность Англии в недалеком будущем могли бы привести к созданию такого положения.
Вмешательство России, если бы она была на него способна, по всей вероятности, не помогло бы Польше, т. к. означало бы ее уничтожение большевизмом.
Позиция лимитрофов (прибалты и Финляндия) будет определяться исключительно военными требованиями Германии.
Немецкая сторона не может рассчитывать на Венгрию как на безоговорочного союзника. Позиция Италии определяется осью Берлин — Рим».
Замечаем — 11 апреля Гитлер числил СССР среди противников. И, тем не менее, в середине апреля германским дипломатам давалась инструкция: при первом подходящем случае заняться тем, что фюрер назвал «инсценировкой в германо-русских отношениях нового рапалльского этапа». Повод дало обращение А. Мерекалова в МИД Германии с протестом ввиду чинившихся немецким командованием в Чехословакии препятствий выполнению фирмой «Шкода» советских заказов, выданных ей в апреле-июне 1938 г. До этого, еще 18 марта 1939 г., советская сторона зафиксировала, что не признает актов, объявлявших Чехословацкое государство несуществующим, а оккупацию Чехии германскими войсками и последующие действия Берлина квалифицировала как «произвольные, насильственные и агрессивные», нарушающие политическую устойчивость в Средней Европе и увеличивающие тревогу среди народов.
Статс-секретарь Э. Вайцзеккер принял советского посла 17 апреля. А. Мерекалов не отразил в телеграмме в Москву концептуальные особенности речений собеседника. Между тем Э. Вайцзеккер, согласно немецкой записи беседы, установил взаимозависимость экономического обмена и тонуса политических отношений. Он дал понять, что Советскому Союзу не удастся выстраивать равные отношения с Германией и Англией, «ответственной за напряженность в Европе».
Через месяц советник МИД Германии К. Шнурре известил советского поверенного в делах Г. Астахова (Мерекалов был снят с дистанции), что Берлин «положительно изучит» возможность оставления в силе на территории «протекторатов Богемии и Моравии» положений советско-чехословацкого торгового договора 1935 г. 20 мая немцы подняли уровень контактов. Посол Ф. Шуленбург запросился на прием к В. М. Молотову, возглавившему Наркомат иностранных дел. Молотов обошелся с послом жестко, приписав немцам желание использовать экономические переговоры в недостойных играх. «Полная сдержанность» — постановили в Берлине, пока русские сами не подадут сигнал. Москва безмолвствовала. Следующий шаг опять исходил от немцев.
30 мая Э. Вайцзеккер пригласил Г. Астахова. МИД Германии, заявил статс-секретарь, вступил в контакт с советской стороной по распоряжению фюрера и действует под его наблюдением. «России, — продолжал Вайцзеккер, — предоставляется в немецкой политической лавке весьма разнообразный выбор — от нормализации отношений до непримиримой вражды». В своем дневнике он отразил атмосферу встречи в словах: «Германия вносит инициативные предложения и наталкивается на недоверие русских». В тот же день до Шуленбурга была доведена новая тактическая схема розыгрыша «русской карты» — за исходную точку контактов выдавалось ходатайство о предоставлении торгпредству в Праге статуса филиала торгпредства СССР в Берлине. Поскольку это тянуло за собой ряд принципиальных моментов, в рассмотрение советской просьбы включился имперский министр иностранных дел, нормализация отношений увязывается с наличием обоюдной заинтересованности.