Страница 24 из 49
Андрей Денисов послал келейников за старцем Пахомием. Но тот явился сам. Торжественно вступив в келью, он стукнул посохом об пол и громогласно возвестил: «Грядет антихристово войско, близка кончина мира!.. Только очистившийся огненным крещением будет спасен!.. Готовьте себя, чада возлюбленные, принять...»
Старец не успел договорить: крепкой рукой Андрей Денисов схватил его за одежду и, встряхнув, что есть силы, толкнул в сторону келейников; те накинули ему на голову мешок и поволокли вон из горницы.
Семен Денисов и Соломония вскочили на ноги, — их поразил поступок брата. Только старый Викулин продолжал сидеть опустив голову, — больше он в обители ни во что не будет вмешиваться.
Старца Пахомия вытащили через заднюю калитку. Его повалили на дно карбаса и повезли вверх по реке, — в обители безумному старцу было теперь не место.
В горнице появился сумской приказчик, которого Андрей Денисов посылал разведать о войске царя. Человек этот выполнял в обители те же обязанности, что раньше в Соловецком монастыре. Раскольничий приказчик сообщил, что царская просека пройдет в десятке верст от обители.
Андрей Денисов понимал, что от этого опасность не становилась меньше: царь, конечно, не только знает про обитель, но ему известно и то, что в ней скрывается бежавший из Соловецкого монастыря Пахомий; если царь заберет из обители годных ему людей, запасы продовольствия и деньги, для раскольников это будет концом их существования на Выге.
Молчание нарушил Семен Денисов; он спросил:
— Как теперь поступить нам, брат Андрей?
— Собери на двоих странническую одежду, отправимся встречать царя.
Слова эти дошли до Даниила Викулина; подняв голову, он с изумлением смотрел на Андрея Денисова.
— На поклон к царю-антихристу? — через силу спросил старый раскольник.
— Так надобно! — услышал он резкий ответ.
Даниил Викулин снова опустил голову на руки. Все поняли, что распоряжаться теперь в обители будет безраздельно Андрей Денисов. Семен и Соломония повели Викулина прочь.
Оставшись вдвоем с приказчиком, Андрей Денисов спросил:
— Меньшиков при царе?
Получив утвердительный ответ, Денисов услал приказчика. Сам он прошел в угол горницы и приподнял половицу, из тайника вынул мешок с деньгами. Высыпав деньги на стол — все золотые монеты, — пересчитал их. Затем высыпал половину во второй мешок и спрятал его под одеждой, — остаток денег положил обратно в тайник.
К ночи двое облаченных в странническую одежду, с посохом в руках и берестяными кошелками на спине вышли из ворот обители навстречу царскому войску.
Пронзительный сигнал трубы пронесся над спящим лагерем. Среди кряжей, вдоль берега озерка и вытекающей из него речки, под деревьями и на прорубленной просеке зашевелились люди.
Караульные растолкали солдат, и все вместе начали поднимать мужиков. Сонных дергали за руки, пинали и били прикладами. Не всех можно было поднять на ноги: могильные кресты, начавшиеся еще у Варде-горы, тянулись теперь вдоль просеки.
Первым просыпался Петр. Это он, разбудив спавшего рядом с шатром Семена, послал его к трубачу подавать сигнал. И сразу же, кликнув Семена, Петр направлялся туда, где к ночи кончили прокладывать просеку. Там распоряжался уже Щепотьев. Одних мужиков он наряжал валить деревья, других — откатывать валуны, третьих «расчищать пенье и клочья», а затем все вместе принимались гатить дорогу. Взамен тех, кто, обессилев, падал и не мог больше подняться, Меньшиков пригонял новых, из тех, что вели позади окруженных двойной цепью солдат.
Как только работа по прокладке просеки налаживалась, Петр, оставив Семена у Щепотьева, возвращался к фрегатам. Здесь к приходу царя было уже все подготовлено: лошади и мужики впряжены в лямки, солдаты накормлены (мужики кормились из своих запасов или покупали еду в маркитанских палатках, если у них было чем заплатить). Петру оставалось лишь подать знак, чтобы начали хлестать лошадей, и фрегаты сдвигались с места.
Пока готовили завтрак, Петр принимал доклады. Плохо приходилось тому, кто оказывался нерадивым: Петр колотил тростью не только таких, как Меньшиков, но и самых родовитых. Одного князя, явившегося с полным ртом, Петр прогнал торговать коврижками, а одного иноземца, решившего в неположенное время сварить под елочкой похлебку, отправил на несколько дней в солдатскую поварню.
Только разобравшись в делах, Петр приступал к еде. Затем все расходились по своим местам. Бездельничать никому не было положено; даже поп Иона Хрисанфов наряжался вместе с певчими следить за пушками, — пушки должны были сверкать на солнце не менее ярко, чем поповская риза.
Самого Петра на одном месте дважды было трудно застать. Он находился у Щепотьева, указывая, куда дальше вести просеку, или вместе с мужиками и солдатами откатывал валуны, или следил, правильно ли кладут под салазки бревна, по которым катились фрегаты, причем сам первый перетаскивал бревна; он забирался в трюм кораблей, проверяя, не расходится ли обшивка. Ермолайка, словно собачонка, всюду бегал за царем.
Фрегаты двигались по сузёмку, как по морю: то они гордо взбирались на кряжи и парили над вершинами сосен и елей, то будто проваливались в бескрайние просторы моховых болот. За фрегатами шли солдаты, далее растягивалась длинная цепь пушек, которые катились на больших колесах; за ними скрипели обозные фуры и повозки для царя и его свиты, пустовавшие большую часть пути. Наконец, позади всего гнали мужиков, которые должны были сменить тех, кто не сможет больше ни прокладывать дорогу, ни тащить фрегаты, ни вообще что-либо делать.
Так двигались с небольшими перерывами от восхода до самого заката. К ночи Петр садился писать приказы и письма, рассылавшиеся во все концы государства и за рубеж.
Покидая монастырь, Семен вновь вырядился в свое старое платье: рыбачью куртку, домотканые штаны, сапоги с высокими голенищами из кожи морского зверя, шапку-ушанку. Все это нуждалось в замене, — только как это сделать, Семен не знал. Обратиться же к Петру, что было вернее всего, по такому, как он считал, пустяковому делу Семен не осмеливался.
За те несколько дней, что Семен оставил монастырь, он похудел. На верхней губе у него вместо мягкого пушка появились жесткие волосы. Волосы эти он тщательно соскабливал своим острым рыбачьим ножом, так как видел, что Петр каждый день бреется, не разрешая никому, кроме попов, отращивать бороду.
В течение всего дня Семен работал со Щепотьевым, а к ночи являлся в распоряжение Петра. Царь ложился поздно, — всегда оказывались неотложные дела.
Войско с фрегатами продвинулось уже на половину расстояния между Белым морем и Онежским озером, — была преодолена самая трудная, заболоченная часть пути, на что ушло больше недели.
В походный шатер, раскинутый к ночи у небольшого озерка, Петр созвал нужных ему людей. Сюда собрались родовитый боярин, генерал фельдмаршалк Головин, Александр Данилович Меньшиков, числившийся в это время бомбардир-поручиком, капитан Преображенского полка Василий Дмитриевич Корчмин и сержант Михаил Щепотьев. Писарские обязанности, как повелось, должен был выполнять Семен Поташов.
Петр сидел в противоположном от входа конце шатра, упрятав каким-то чудом длинные ноги под походным столом. Перед ним в медных шандалах горело несколько свечей. На Петре был простой суконный камзол, ворот рубашки расстегнут, узкая волосатая грудь обнажена. Петр ковырял в зубах, а слуга его Фельтон вынес металлические тарелки с остатками еды и обтирал стол.
Генерал фельдмаршалк был небольшого роста, круглоголовый, несколько обрюзгший. Направившись к царю, он надел завитой парик. Движения его медленные — он знал себе цену: родовитый боярин долго воевал вместе с Петром под Азовом против турок, совершил путешествие в Китай, участвовал в качестве «второй персоны» в Великом Посольстве, заключал так необходимый тогда Петру мир с турками.