Иуда

Светлана ГеоргиевнаЗамлелова

ИУДА

повесть

I

Двадцать тысяч лунсменилось, а душа моя скорбит смертельно, и нет мне покоя ни на мгновенье. Имямоё леденит уста говорящего и колет ухо слышащего, образ мой гаже осьминога,едче скорпиона. Проклят я от Бога и среди людей, но не одинок я в мерзостисвоей…

Не был я дурнымчеловеком. Отец мой держал торговлю чёрной шерстью, и я помогал ему в лавке.Жили мы в Кериоте, к югу от Хеврона, среди каменистой пустыни Иудейской, гдеокрестные пастухи пасут чёрных коз и овец своих. Жили мы на Авраамовой улице, вдоме, сложенном из серых камней и увитом лозой виноградной. Росой умывалисьопаловые ягоды, и солнце перебирало их лучами своими. Лет же мне было околотридцати. Собирался я жениться и купить белого осла, на которого в кипарисовомковчежце были отложены у меня сто пятьдесят динариев.

Был я как все и мечтал,чтобы в лавке моей звенели тетрадрахмы, и детишки мои играли подле меня, и отецспокойно доживал дни свои. Чтобы белый осёл кричал у ворот моих, а Есфирь ночамиобжигала меня ласками.

И как все иудеи ждал яМессию. Сколько думал я о Мессии! В час полуночный, не смыкая век, представляля, как встанет он на берегу морском, и по слову его принесёт море жемчуг и всесокровища свои и положит у ног его. И оденет он народ свой в багряницу и головукаждого украсит кидаром[1].И вкусит народ иудейский манну небесную слаще той, что ели отцы наши в пустыне.Дома же у нас любили повторять: «Разве не должен Мессия прийти вскоре? Разве необещал Бог народу своему?.. То-то настанет время!.. Не нужно будет возиться свонючей шерстью – все народы Земли будут служить евреям!» «Когда же этобудет?», – спрашивал я у отца. «Разве мы замечаем, – отвечал отец, – как ночьсменяется утром, зима – весною? Не заметим, как новое царство сменит старое…Век наш не прейдёт, как всё сие будет…»

II

Приближался же праздникприношения дров, когда со всей страны приносили в Иерусалим дрова дляжертвенника. И вот, отец мой сказал мне: «Пойди, посмотри – одни говорят:“Великий пророк восстал между нами…”, другие говорят: “Мессия!..” Разве могут вИерусалиме не заметить Мессии?..» И я оставил всё и пошёл.

Войдя же в Иерусалимсквозь Ессейские ворота, направился я к храму, золотой купол которого, похожийна перевернутую кверху дном лодку, возвышался над городом и слепил всякого, ктоподнимал глаза свои на него. И на дворе иудеев стал искать я место в крытойгалерее, где бы спрятаться от солнца. Но не сразу нашёл себе место, ибомножество народу со всей Иудеи и Галилеи собралось в храме. Тут и там сидели раввинысо свитками Закона, и вокруг них собирались ученики и любопытные. Многие же изних спорили, и я спросил у человека в полосатом кетонете[2]:

– О чём это они спорят?

И он отвечал мне:

– Неужели ты, придя вИерусалим, не знаешь о происшедшем?

Я же спросил:

– О чём?

Он сказал мне в ответ:

– Что было срасслабленным из Дома милосердия, который тридцать восемь лет ждал исцеления, инекому было опустить его в купальню, а Галилейский пророк исцелил его СвоимСловом? Но было это в субботу, и начальники наши искали убить Его за то, чтотакие дела делает в субботу… Да вот, пойди, посмотри сам!

Собралась же в притвореСоломоновом толпа народа, и многие из них кричали, и спор поднялся великий. Яже, подойдя, спросил:

– О чём это кричат междусобою?

И сразу несколькочеловек отвечали мне из толпы:

– Или ты не слышал оГалилейском пророке, исцелявшем в субботу, когда Закон наш не велит надевать всубботу башмаки, подкованные гвоздями? Фарисеи же искали убить Его за то, чтонарушает субботу и Отцом Своим называет Бога, делая себя…

Но я уже не слушал их.

– Истинно, истинноговорю вам, – раздался голос чистый как весенний дождь, спокойный как водыИордана, – …дела, Мною творимые, свидетельствуют о Мне…

И, протиснувшись сквозьтолпу, я увидел Его.

Одетый в белый хитон, былОн высок и немного сутуловат. В глазах Его – тёмных, как плоды каштана, мягких,как самое тонкое верблюжье покрывало – не было и тени лукавства, грустносмотрел Он вокруг себя, точно сожалея о всех. Не было в Нём ни суетной заботы,ни грубой чувственности, ни горделивой отстранённости. Не было ни страха, низлобы. И глядя на Него, я прошептал: «Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев…»

III

Ни дом наш, увитыйлозою, ни тонкое, как волос, переносье Есфири, ни ночь, затаившаяся в глазах её– ничто не могло вырвать у души моей восторга такой силы, как слова Его. Сердцемоё размягчалось, как кусок высохшей кожи, брошенный в воду. Позабыв отца,Есфирь и сто пятьдесят динариев, отложенные в кипарисовом ковчежце, я пошёл заНим. И вместе с другими ходил под палящими лучами полудня и спал под тихиммерцанием звёзд.

Пришли же к озеруГеннисаретскому, и народ во множестве стал теснить Его. Взошёл Он в лодку иначал говорить к ним. День клонился к вечеру, и солнце, похожее на спелуюягоду, за спиной Его скользило в воду. Казалось, от тела Его исходит сияние, инельзя было не любоваться Им. Голос Его ласкал слух, и слова бальзамом капалина сердце. Когда наступила ночь, взошёл Он на гору Карн-Хоттин для молитвы, аутром, обратившись к дожидавшимся Его, сказал, что надлежит Ему избратьдвенадцать учеников. И, встречаясь в толпе глазами, стал подзывать к себе.Когда же одиннадцать были рядом с Ним, обратился ко мне. И так, встали вокругНего: Симон-Пётр из Вифсаиды и брат его Андрей; Иаков и Иоанн, сыны Зеведея;мытарь из Капернаума Левий; Нафанаил, сын Толомея из Каны; Филипп из Вифсаиды;Симон, бывший прежде зелотом; Фома, прозванный «Близнец»; Иуда Фаддей; ИаковАлфеев и я – Иуда, сын Симона из Кериота, что в нагорной стране Иудейской.

Не был я дурнымчеловеком. Пётр был хвастлив, гневлив Иоанн, а равно и Иаков. Алчен Матфей,безрассуден, как все зелоты, Симон, подозрителен Фома – не здоровые имели нуждуво враче! Я же хотел иметь глаголы вечной жизни, но в Кериоте оставалась лавка,и отец ждал меня, и в кипарисовом ковчежце были отложены сто пятьдесятдинариев. Вспоминал я невесту и белого осла, а в ушах моих звучали слова: «...Япришёл разделить человека с отцом его...», «…Не собирайте сокровищ на земле…»,«…Враги человеку домашние его…» А у невесты моей Есфири волосы чернее неба надполуночным Иерусалимом, глаза ярче звёзд, кожа белее мрамора храма… И вот,первые сомнения лизнули ум мой шершавыми языками. Благословляет Бог имением,потомством и долголетием – так верили отцы наши. Он же учил противному. Слепыепрозревали, мёртвые воскресали, прокажённые очищались – но что проку от этих чудес?Мессия ли Он, а не месит[3],поражающий воображение простаков?

IV

Созвал Он Двенадцать исказал: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков… Ходя же, проповедуйте, чтоприблизилось Царство Небесное. Больных исцеляйте, прокажённых очищайте, мёртвыхвоскрешайте, бесов изгоняйте…» И пошли по двое, я же пошёл с Иоанном. Проходяпо селениям, благовествовали и исцеляли. Но стал как бы голос говорить со мной.И я слушал его и полюбил слушать его. «Вот, ты ходишь за Ним и видел селения игорода. Он дал тебе дары – ты исцеляешь болезни, и духи нечистые повинуютсяслову твоему. Но дома опаловый виноград тяготит лозу, и Есфирь одна томитсяночами… Долго ли будешь ты ходить из города в город? И готов ли за дары Егозабыть себя? Да и много ли ты получил от Него – хлеба ли, чтобы не алкать, водыли живой, чтобы не жаждать вовек?.. Но сможешь ли теперь ты просто уйти? Чтоесли сделают Его царём Иудейским? Не станешь ли ты, досадуя, рвать на себеволосы и кататься по земле, кусая в бессильной злобе придорожные камни?..»

И, проходя по Иудее,пришли в Иерусалим. И вот, бродил я в Нижнем городе по торговым улицам,разглядывал ковры и ткани, глиняные горшки и золотые украшения. В лавке усирийца увидел я женское покрывало, сотканное из гиацинта, шарлаха и пурпура –нежное, как утренняя заря, тонкое, как лепестки цветов. И захотелось мнеукрасить голову невесты гиацинтовым покрывалом. Имел я при себе денежный ящик,куда проходящие опускали монеты. И, не раздумывая, достал сто динариев, какпросил сириец. Он же со словами льстивыми передал мне покрывало. Ликуя,собирался я уходить, как вдруг услышал за спиной у себя: