Страница 19 из 30
Положение стало проясняться лишь через полтора месяца. 1 марта болгарский премьер-министр Филов подписал в Вене протокол о присоединении своей страны к Тройственному пакту и дал согласие на ввод германских войск, которые в тот же день появились на греческой границе. Четыре дня спустя в Афинах началась высадка 2-й новозеландской, 6-й и 7-й австралийских дивизий, британской 1-й бронебригады. Дальнейшее развитие событий теперь зависело лишь от Лондона, от его желания активно бороться с нацизмом, да еще от того, сумеет ли он склонить Югославию и Турцию к вступлению в войну с Германией, создать вместе с ними мощный фронт на Балканах, способный остановить агрессоров хотя бы здесь.
Глава правительства Великобритании Уинстон Черчилль принял уклончивое решение. Он счел более оправданным, более отвечающим интересам Британской империи вновь избежать серьезных боевых операций и еще раз уйти из Европы. Уже 6 марта он внушал Идену: «Потеря Греции и Балкан не явится для нас серьезной катастрофой…»[4]
Реакция советского руководства оказалась совершенно иной. Оно перестало тешить себя иллюзиями и начало менять внешнеполитический курс, вернее, ориентацию, явно отказываясь от прежней, продолжавшейся почти два года, безоговорочной поддержки Германии на международной арене. Во всяком случае, именно так расценил посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс заявление, которое сделал 3 марта А. Я. Вышинский [5]. Первый заместитель наркома иностранных дел от имени советского правительства безоговорочно осудил согласие, данное премьером Филовым, на ввод германских войск в Болгарию как решение, «которое ведет не к укреплению мира, а к расширению сферы войны»[6].
Сильнее подчеркнуть обозначившееся, далеко идущее расхождение интересов Москвы и Берлина пока было невозможно, да и не нужно. Кремль предпочитал дождаться реакции на заявление и действовать строго в соответствии с нею. И все же явная нерешительность Великобритании, ее большая озабоченность завершением операций против итальянских сил в Африке — в Киренаике, Эритрее, Сомали и Эфиопии, нежели исходом сражений на европейском театре, сыграла свою негативную роль. 25 марта к Тройственному пакту присоединилась и Югославия. Казалось, балканская кампания, еще даже не начатая вермахтом, уже выиграна им.
На столь сложную обстановку, означавшую лишь одно — нарастание военной опасности, узкое руководство Советского Союза отреагировало весьма своеобразно. Однако, в отличие от внешнеполитических шагов, достаточно заметных, процессы, происходившие в Кремле, оказались в значительной степени скрытными, тайными не только для западных политиков, но и для граждан страны.
10 марта, в первый пик балканского кризиса, ПБ приняло далеко идущее по своим последствиям решение: «1. Назначить тов. Вознесенского Н.А. первым заместителем председателя СНК Союза ССР по Экономсовету с освобождением его от обязанностей председателя Госплана СССР. 2. Назначить тов. Сабурова М.З. председателем Госплана СССР и заместителем председателя СНК Союза ССР. 3. Вопрос о председателе Совета оборонной промышленности и заместителе председателя Комитета обороны при СНК Союза ССР обсудить дополнительно» [7]. Появившееся на следующий день в газетах изложение первых двух пунктов, правда, в несколько иной редакции, как указ ПВС СССР, выглядело обычным государственным актом. Внешне — еще одним свидетельством стремительной карьеры Вознесенского. Но только внешне, в том случае, если не принимать во внимание главного — что именно Вознесенский до последнего времени отвечал за оборонную промышленность.
Были и иные мотивы, породившие данное решение, связанные с борьбой внутри узкого руководства, проявлявшиеся неоднократно и прежде: еще в конце 1939 — начале 1940 г., когда Микоян уже выступал как председатель Экономсовета, заменив в нем Молотова, и в начале декабря, когда Сабурова, работавшего (или стажировавшегося?) в Госплане всего несколько месяцев, назначили первым замом — «под» Вознесенского. Именно эти факты свидетельствовали о пошатнувшемся положении Молотова, о том, что в любую минуту его могут освободить не только от должности главы правительства, но и наркома иностранных дел. Ведь не случайно в НКИД осенью 1940 г. вдруг появился первый заместитель А.Я. Вышинский. «Человек со стороны» сразу и весьма активно включился в повседневную деятельность по руководству наркоматом, взяв на себя не только прием многих послов, но и подготовку весьма важных дипломатических документов.
Что же склоняло в пользу столь значительной, непременно вызвавшей бы широкий мировой резонанс акции, как смена главы правительства? Скорее всего, две весьма веские причины. Во-первых, Молотов оставался одним из тех немногих членов прежнего узкого руководства, кто сумел пока сохранить все свои старые позиции во властных структурах — и в партийных, и в государственных. Сохранить, несмотря на «большую чистку», кадровое обновление конца 30-х годов. Он невольно стал олицетворением политики тех лет, о которой старались не упоминать, стремились предать забвению. Олицетворял Молотов и другое — то руководство, которое уже сходило с политической арены.
Во-вторых, при весьма возможной резкой смене внешнеполитического курса было бы желательно позаботиться и о смене хотя бы некоторых из тех, кто проводил в жизнь прежний. А ведь именно Молотов, и никто иной, был более других связан с политикой сближения с Германией. Именно он подписал известный, сыгравший столь важную роль для первого периода Второй мировой войны, пакт. Именно он возглавлял официальную делегацию СССР в Берлине, вел переговоры с Гитлером. Словом, Молотов по всем позициям оказывался наиболее подходящим человеком, на которого можно было бы списать все просчеты и ошибки, человеком, отстранение которого лучше и ярче всего отразило бы новую политическую линию советского руководства, полный и безоговорочный отказ от прежней, уже изжившей себя, человеком, приносимым в жертву ради того, чтобы оправдать пребывание на вершине власти тех, кто оставался там.
Очередная перестройка проводилась стремительно. Всего две недели спустя, 21 марта, ПБ приняло еще два столь же важных постановления — от имени СНК СССР и ЦК ВКП(б)[8]. Первое из них, «Об организации работы в СНК СССР», пространное, в четырнадцать пунктов, по существу, сводилось к решению вопросов управления — прежде всего к ликвидации хозяйственных советов при Совете Народных Комиссаров Союза ССР, оказавшихся на практике «средостением между народными комиссариатами и СНК СССР». Тем самым подвергался осуждению результат организационных реформ и административных нововведений, связанных с именем все того же Молотова, совсем недавно единодушно поддержанных, одобренных и ПБ.
и пленумом ЦК. Вместо прежних пяти основных структур по управлению народным хозяйством страны постановление предусмотрело создание других, более многочисленных на первый взгляд:
«4. Для улучшения руководства наркоматами и быстрого решения оперативных вопросов увеличить в СНК СССР количество заместителей председателя СНК СССР с тем, чтобы каждый заместитель ведал только двумя-тремя наркоматами. 5. Установить, что заместители председателя СНК СССР решают единолично, в рамках установленных планов и постановлений ЦК ВКП(б) и СНК СССР, все оперативные вопросы, выносимые руководимыми ими наркоматами, кроме: а) повышения зарплаты и изменения цен; б) использования государственных бюджетных резервов и материальных фондов по УГР (Управлению государственных резервов. — Ю. Ж.). 6. Все решения заместителей председателя СНК СССР по подведомственным им наркоматам издаются в качестве распоряжений СНК СССР».
Но усилением роли возраставших количественно зампредов Совнаркома и тем самым, казалось бы, ослаблением роли собственно главы правительства чисто бюрократическая перестройка, отнюдь не изменившая остававшийся незыблемым принцип вертикального управления экономикой страны, не ограничилась. Второе постановление, «Об образовании Бюро Совнаркома», весьма серьезно скорректировало первое, по сути свело на нет все те полномочия, которые якобы получали зампреды Совнаркома СССР.