Серебряное небо

— Да, — отрицать не было сил, да и желания. — Меня однажды завалило, с тех пор боюсь.

— Как?

— Да очень просто. Это давно было, я тогда еще радовалась каждой возможности переночевать под крышей. Ну и… переночевала…

…Почти все стекла в заброшенном фермерском доме были выбиты, по комнатам гулял холодный ветер; сохранившиеся на окнах клочья занавесок отсырели и заплесневели. Но в подвальном оконце стекло было цело, и сам подвал показался вначале теплым и уютным — особенно по сравнению с промозглой сыростью, царившей снаружи.

Ала спускаться вниз по крутой узкой лестнице отказалась. С тех пор Лесли научилась больше доверять ее чутью, но тогда обозвала собаку дурой и захлопнула за собой тяжелую крышку люка. Растянулась на стоявшей в углу кушетке, укрылась одеялом — хоть одну ночь поспать в нормальных условиях!

Землетрясение началось перед рассветом. Лесли проснулась от оглушительного грохота, вскочила. Пол под ногами дрожал и покачивался. Она даже не успела толком испугаться, так быстро все закончилось.

Испугалась она, когда попыталась открыть люк — и не смогла этого сделать. Как выяснилось потом, обрушились перекрытия второго этажа, завалив люк тяжелыми обломками. Но тогда она билась в крышку, пыталась приподнять ее плечом — бесполезно, та не подавалась даже на долю дюйма.

Ни еды, ни воды; из инструмента — только нож. Потом, когда рассвело, она увидела, что в углу сложены старые ржавые водопроводные трубы.

Вот с помощью отрезка такой трубы она и освободилась, расширив оконце под потолком. Поначалу оно было высотой с ладонь, но Лесли выбила раму и долбила, долбила, долбила старый потрескавшийся бетон, по крошке, по камушку расковыривая его, пока не смогла протиснуться наружу.

Удар за ударом, час за часом… Хорошо — иногда снаружи шел дождь, можно было выставить руку, дождаться, пока в ладонь наберется вода, и проглотить ее. Или провести ладонью по лицу, смывая едкий, щиплющий глаза пот.

Когда через четыре дня Лесли, ободранная и измученная, выползла наружу, то долго лежала на спине прямо в луже, ловя ртом холодные сладкие капли дождя.

С тех пор она не любила ночевать под крышей. И землетрясений боялась тоже с тех самых пор…

К чести Джедая, выслушав эту историю, он не стал говорить ничего лишнего, спросил только:

— Это давно было?

— Восемь лет назад.

— Восемь лет… — повторил он. — А сколько тебе сейчас?

— Двадцать пять, — хмуро ответила Лесли, ожидая еще каких-то вопросов, но Джедай проявил неожиданную чуткость:

— Ладно, я вижу, у тебя глаза слипаются. Давай спать. — Приподнявшись, задул свечку.

Она опустила голову на сгиб локтя, сказала уже в полусне:

— С утра пораньше не вскакивай — завтра мы никуда не пойдем, дневку устроим.

Утро выдалось чистенькое, словно умытое. На небе не было ни облачка, теплый воздух пах хвоей и где-то над головой посвистывали невидимые пташки.

Оказывается, треск ночью объяснялся тем, что недалеко от стоянки рухнуло дерево — большущая старая сосна. Собаки обнаружили в ее дупле беличью кладовую и разграбили; это не помешало им, стоило Лесли взять в руки мешок с мясом, тут же появиться, будто из-под земли, и уставиться на нее голодными глазами.

Она раздала каждой по небольшому куску и велела не лентяйничать, а пойти поохотиться на лягушек — в ручье их полно.

Перед завтраком она достала из мешка два ножа — один трофейный, с пластмассовой наборной ручкой, второй — свой собственный, запасной. Подошла к сидевшему у костра на бревнышке Джедаю:

— Выбирай!

Он взглянул на ножи, на нее и снова на ножи. Удивился? Обрадовался? Не разобрать…

Выбрал он нож с наборной ручкой. Взял его в руки.

— Спасибо. Только как я… — с сомнением взглянул на свои штаны. Действительно — пояса, на который полагалось вешать нож, у него не было.

— Подожди, сейчас! — Лесли бросилась к волокуше, раскопала нужный мешок — тот, в котором еще с марта лежали три ремня с бронзовыми пряжками. Хотела достать самый длинный, с пряжкой-нетопырем — и вдруг сердце екнуло: а что если Джедай тоже из этой банды?! Верить в это не хотелось, но… мало ли…

Она взяла ремень, вернулась к костру, неся его за спиной — и вдруг развернула, блеснув пряжкой:

— Вот, смотри!

В дымчато-серых глазах не мелькнуло ни малейшего узнавания — лишь восхищение человека, которому показали красивую вещь.

— Ух ты-ы! Это что, тоже мне?

— Да, — заулыбалась Лесли, — носи на здоровье.

После завтрака Джедай подошел и спросил, не нужна ли какая-либо помощь. Лесли поручила ему нарезать на полосы оставшуюся оленину. Сама она пока перестирала и развесила на кустах вымокшую ночью одежду, а потом сходила вверх по ручью и накопала корневищ аира — их охотно брали в поселениях.

О вчерашней ссоре они оба, словно соблюдая некую договоренность, за весь день ни разу не упомянули. Лишь под вечер, сидя у костра, Джедай спросил:

— Скажи, ты действительно хочешь, чтобы я остался в ближайшем поселке?

Лесли быстро мазнула по нему взглядом: похоже, спрашивает всерьез. Усмехнулась:

— Только не в ближайшем.

— Почему?

— Там мусульмане живут, — на его вопросительный взгляд пояснила: — Они чужих не жалуют, особенно мужчин. Меня — терпят, но так… — покрутила рукой в воздухе, подбирая слово, — без особой симпатии. Я, по их понятиям, слишком свободно себя веду. А чужого мужчину, если он как-нибудь не так на одну из их женщин взглянет, запросто убить могут. Или кастрировать.

Джедай непроизвольно поежился.

— Вот-вот. Так что тебе туда даже близко подходить не стоит, — с усмешкой кивнула Лесли. И, отбросив шутливый тон, заговорила уже всерьез: — Но вообще… я понимаю, что такая жизнь, как у меня, не всякому подходит. А мужчине вроде тебя, здоровому и с хорошими руками, почти в любом поселке будут рады. Так что решай сам — я тебя, конечно, не гоню, но и держать насильно не стану.

— Но если я уйду, как же ты одна останешься?

«Интересно, он что, ждет, что я сейчас зальюсь слезами и взмолюсь: „Ох нет, не бросай меня, я пропаду без сильной мужской руки!“»? — сердито подумала Лесли. Из-за этого и слова ее прозвучали куда резче, чем ей хотелось:

— Джедай, я с семнадцати лет одна — и пока как-то справляюсь!

Если сейчас обидится — сам виноват, нечего дурацкие вопросы задавать!

Но он даже не огрызнулся — вместо этого подался вперед и сказал нерешительно:

— Послушай… ты сейчас назвала меня Джедаем (А, черт!), и… и не в первый раз уже. Сначала я думал, что это оговорка, но нет… Это что…

— Это слово с твоей татуировки, — вздохнула Лесли. — Пока я не знала твоего настоящего имени, я тебя так называла.

— Какой татуировки?

— На левом плече, вот здесь, — потянулась к нему и коснулась пальцами нужного места.

Джедай мигом стянул с плеча рубашку и, вывернув голову, принялся разглядывать татуировку.

— Эта эмблема означает, что ты служил в морской пехоте США, — объяснила Лесли. Говорить — так уж до конца.

Она уставилась на его лицо, ожидая, что в нем сейчас что-то дрогнет, готовая услышать: «Я вспомнил! Вот теперь я помню все!» Но Джедай лишь удивленно поднял на нее глаза:

— А ты откуда знаешь?

— Мне один человек рассказал. У него на плече похожая татуировка есть.

— Я бы хотел с ним поговорить!

Лесли пожала плечами.

— Пожалуйста! Мы в тех краях примерно через месяц будем.

Почему бы и нет? Заодно она по крайней мере узнает, чем закончилась история с малышом Джимми.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

До поселка, где жил дядя Мартин, они добрались, по прикидкам Лесли, к середине сентября. До того успели зайти в три поселения и более-менее удачно там расторговаться. В первое из них Лесли, как и сказала, пошла одна, в остальные два взяла Джедая с собой. Вел он себя прилично: лишнего не болтал и торговле не мешал; в основном молча сидел в углу.