Загадка Рафаэля

Все трое стояли молча и просто смотрели. Боттандо обдумывал возможные осложнения, Томмазо — крушение своей репутации, а Ферраро — конец честолюбивым мечтам.

— Нет, — только и сумел выговорить Томмазо.

Впервые Боттандо стало жаль его. Он вдруг вспомнил о своих профессиональных обязанностях и деловито спросил:

— Кто первым обнаружил поджог?

— Я, — ответил Ферраро, — только что. Я немедленно спустился и в дверях столкнулся с директором.

— Что вы здесь делали?

— Я шел к себе в кабинет за сигаретами и увидел дым, поднимавшийся из щели под дверью. Я сразу понял, что случилось несчастье.

— Почему?

— Пожарная сигнализация не сработала, а ведь она очень чувствительная. Мы отключили ее в помещениях, где находятся гости, но во всем остальном здании она включена.

Боттандо неопределенно хмыкнул и огляделся. Не требовалось особого ума, чтобы понять, как все произошло. Он наклонился к аэрозольному баллончику на полу, но трогать не стал. Жидкость для запуска двигателя. Чистый бензин, который в холодные дни впрыскивают в карбюратор, чтобы завести машину. Кто-то побрызгал картину жидкостью из баллончика, поднес к ней горящую спичку и ушел, плотно закрыв дверь. От горящего бензина занялась сухая краска на холсте, и через несколько минут картины не стало. Генерал еще раз посмотрел на нее. Очевидно, злоумышленник был правшой, он поливал картину полукругом от нижнего левого угла к верхнему правому, поэтому часть полотна в нижнем правом углу осталась целой. Боттандо потрогал обгоревший холст. Еще теплый. Он вздохнул и повернулся к Ферраро:

— Закройте сюда дверь и поставьте охрану. Потом спуститесь и скажите гостям, чтобы не расходились. Только ничего не объясняйте. У нас и так достаточно проблем, не хватало еще общаться с прессой. Я позвоню в полицию и вызову подкрепление. Мы можем воспользоваться вашим кабинетом, директор?

Следующие три часа Боттандо разбирался с последствиями катастрофы: обзвонил коллег из других управлений и сообщил о происшедшем министру культуры, попросив прислать подкрепление. Он занял рабочий стол директора, а тот вместе со своими помощниками готовил сообщение для прессы. Несмотря на все меры предосторожности, слух все-таки просочился, тем более что рано или поздно пресса все равно узнала бы о случившемся.

Прошло немало времени, прежде чем полицейский и директор смогли поговорить. Томмазо с потерянным видом сидел на резной кушетке девятнадцатого века, глядя на картину фламандского художника на противоположной стене, как на заклятого врага.

— У вас нет предположений, почему пожарная сигнализация не сработала? — спросил его Боттандо.

— Думаю, причина обычная, — ответил Томмазо, и из груди его невольно вырвался стон. — У нас постоянно барахлит проводка, ее не меняли с сороковых годов. Наше счастье, что до сих пор не сгорел весь музей. Я предлагал Комитету по безопасности заменить проводку, но, к сожалению, Спелло наложил вето на мое предложение.

— Хм-м, — уклончиво пробормотал Боттандо.

Он сразу понял тонкий расчет Томмазо. С одной стороны, виноватым оказывался Спелло, поскольку отклонил его предложение. А с другой — директор ловко ускользал от ответственности, поскольку был единственным, кто внес в комитет конструктивное предложение.

Но все это будет потом. А сейчас нужно сосредоточиться на расследовании.

— Как часто система давала сбои?

— Практически постоянно, примерно раз в неделю. Последний раз — вечером третьего дня. К счастью, Ферраро оказался рядом. Ему пришлось выкрутить все пробки, чтобы не сгорело все здание. Охранники, как обычно, сидели в баре. Иногда мне кажется, что я нахожусь в сумасшедшем доме, — добавил он с отчаянием.

Боттандо разделял его мнение.

— Можно сказать, что и этот прием я устроил, надеясь решить проблему с электричеством, — продолжил Томмазо. — Мне удалось уговорить американских бизнесменов внести щедрое пожертвование на модернизацию музея. Я не видел иной возможности преодолеть сопротивление Спелло. — Он горько рассмеялся. — «Запер конюшню, когда лошадь увели». Полагаю, теперь они аннулируют чек.

— Кому было известно о проблемах с проводкой?

— Да всем! Разве можно сохранить это в тайне, когда трезвон идет по всем коридорам? О-о, я понял, что вы имеете в виду. Это значит, что поджог совершил кто-либо из наших?

Боттандо пожал плечами:

— Не обязательно. Но я думаю, нам нужно пойти взглянуть на пробки. Вы можете показать мне, где это?

Через несколько минут они прибыли на место.

— Ну вот, — сказал Томмазо.

Он открыл гигантский ящик в стене. Внутри они увидели несколько рядов керамических пробок. Томмазо вывинтил одну из них, осмотрел и передал Боттандо.

— По-моему, эта. Опять перегорела, — произнес он.

Боттандо отошел к свету и, рассмотрев пробку, отбросил версию, что кто-то вывинтил ее или перерезал провода. Она просто сгорела. Только у нас в Италии, мелькнула у него горькая мысль, все постоянно ломается, разваливается и пропадает. Он почувствовал, что проникается реформаторскими идеями Томмазо.

В этом примирительном настроении, уже снова в кабинете Томмазо, генерал попробовал осторожно затронуть вопрос, ради которого и пришел в музей:

— Есть одна проблема, которую мне хотелось бы обсудить с вами наедине. Возможно, это несколько смягчит сегодняшний удар.

Директор сцепил кончики пальцев и вопросительно уставился на Боттандо. Всем своим видом он показывал, что не верит в такую возможность.

— Возможно, потеря не так уж велика, — начал Боттандо.

Томмазо состроил гримасу и покачал головой:

— Можете мне поверить: картина не подлежит восстановлению. Или вы не считаете большой потерей утрату главной художественной ценности Италии?

Опять заговорил высоким штилем, поморщился Боттандо.

— Художественная ценность, безусловно, но не Италии. Боюсь, это была подделка.

Томмазо фыркнул:

— Генерал, опять вы со своей навязчивой идеей! Я ведь уже говорил вам: это невозможно. Вы же знаете не хуже меня результаты экспертизы. Подлинность картины не вызывает сомнений. Все специалисты подтвердили авторство Рафаэля.

— Они могли ошибиться. В тридцатые годы все специалисты признали, что «Ужин в Эммаусе» написал Вермеер. И правда открылась, только когда Ван Меегерен, испугавшись наказания за сотрудничество с нацистами, признался, что это он написал картину.

— Фальшивого Вермеера легко определили, когда провели научную экспертизу, — возразил Томмазо. — А с сороковых годов методы исследования стали более совершенными.

— Способы подделки — тоже. Однако сейчас это не важно. Мне стали известны дополнительные обстоятельства, косвенно опровергающие мнение экспертов.

— Какие же это, ради Бога, обстоятельства?

Боттандо напомнил ему о письме леди Арабеллы, но директор перебил его:

— Это письмо как было неубедительным, так и осталось. Вы же не думаете, что на основании этого документа все академическое сообщество изменит свое решение?

— Разумеется, нет. Само по себе письмо ничего не доказывает, однако сегодня днем моя помощница обнаружила новый факт. Я звонил вам из Цюриха, но секретарь наотрез отказался соединить меня с вами.

И Боттандо рассказал директору о набросках Морнэ.

Томмазо впал в прострацию. Он подошел к полке, заставленной книгами в кожаных переплетах, сдвинул ее в сторону и достал бутылку. Наполнив золотистой жидкостью два бокала, он передал один из них Боттандо, сильно расплескав. Свободной рукой Томмазо вытер лицо, вся его напыщенность испарилась.

— Если я правильно понял, ваше доказательство опирается на визовый штамп в паспорте? Но кто-нибудь мог поместить рисунки в сейф после того, как изображение картины было напечатано во всех газетах и журналах!

Боттандо кивнул:

— Да. Я же сказал, что это косвенное доказательство. Но мы имеем уже два факта, которые свидетельствуют об одном и том же.

— Я не могу в это поверить, — произнес наконец директор. — И если это правда, то зачем кому-то понадобилось уничтожать картину? Я хочу сказать: ведь ясно, почему это было сделано?