Страница 19 из 29
О том, что делалось в это время на сухопутном фронте, у нас на эскадре не имелось подробных сведений. Говорили, что спешно вооружаются, достраиваются и даже вновь строятся укрепления, намеченные по плану обороны, из которых к началу военных действий часть оказалась невооруженными, другие — не законченными постройкой, а к сооружению иных и вовсе еще не приступали. Все это было довольно смутное.
Погода стояла переменная. Февраль в Порт-Артуре похож на наш апрель. При ясном небе, штиле или маловетрии южное солнце так припекало, что на верхней палубе ходили, расстегнув тужурки; но стоило задуть доброму норд-осту — и картина резко менялась: появлялись полушубки и валенки. Так, 14 февраля налетела гроза с градом и после нее — мороз 5°; а 20 февраля после южного ветра при +3° Реомюра и дождя — вдруг замела настоящая пурга, навалившая на палубе сугробы снега.
На эскадре, замершей в своей неподвижности, господствовало настроение какого-то томительного ожидания… Путейцев, пользовавшихся услугами железнодорожного телеграфа, беспрерывно осаждали вопросами:
— Где Макаров? Когда приедет Макаров?.. — 18 февраля прибыл в Мукден. Остановился на несколько дней для совещаний с наместником.
Это известие вызвало целую бурю.
Нашел время разговаривать! Еще чего доброго канцелярщину разведут! Начнут решать вопросы, сноситься с Петербургом… Пиши пропало! — сердились нетерпеливые.
Этого не заговоришь! Этот не засидится! — возражали более уравновешенные.
На «Ангаре» мичмана (должен отдать справедливость, и до того весьма исполнительные) вдруг начали прямо надрываться в исполнении служебных обязанностей. Посылаемые с командой в десант или на постройку батарей, они по суткам не спали, питались, чем попало, и возвращались бодрые, веселые, готовые снова, хотя бы без отдыха, взяться за новую работу. Истинный смысл этого рвения вскоре же обнаружился, когда они, улучив удобный момент, чтобы остаться с глазу на глаз, поодиночке приходили ко мне в каюту и, после нескольких сбивчивых, запутанных фраз вступления, высказывали свои мечты уйти с разоруженного транспорта на боевой корабль. Каждый такой разговор неизменно заканчивался словами: — Адмирал вас хорошо знает; весь штаб — знакомый… Перевод мичмана — пустяки… Если я не гожусь — другое дело, но если… Вы сами можете судить… обидно!., война, и вдруг — на транспорте!.. Неужели на боевом корабле не найдется места?..
Милая задорная молодежь! Как глубоко, как сердечно я им сочувствовал в их обиде!..
IV
Прибытие С. О. Макарова. — Подъем духа. — Первая бомбардировка с моря. — Обучение эскадры выполнению простейших перестроений. — На боевом корабле. — Печальные итоги стоянки в резерве. — Макаровские директивы
24 февраля в 8 ч. утра командующий флотом Тихого океана вице-адмирал Макаров прибыл в Порт-Артур и до принятия дел эскадры у в. — ад. Старка, находившегося на «Петропавловске», поднял свой флаг на «Аскольде».
Взглядывая на этот флаг, многие из команды снимали фуражки и крестились. Царило приподнятое, праздничное настроение.
Кессон для «Ретвизана» был закончен постройкой уже несколько дней тому назад, но при подводке его на место оказалось, что он плохо рассчитан, не вполне закрывает пробоину или, вернее, — ее ответвления, и, несмотря на работу мощных турбин землесосов, вода в броненосце не убывает. Приходилось при посредстве водолазов разыскивать эти щели и, хотя временно, прикрывать их надежными пластырями. Как раз в день приезда вновь назначенного командующего удалось выполнить эту работу. Броненосец всплыл и на буксире портовых пароходов был введен в Западный бассейн, где его поставили на бочки под носом «Ангары», к северу от нее.
— Хорошая примета! — говорили в кают-компании…
— Ишь, ты! Приехал — сейчас и распорядился! Не шутки шутит! Он, брат, сделает! — толковали на баке…
Первое время адмирал, конечно, с утра до ночи был занят приемом дел, ознакомлением с местными условиями и обстановкой, совещаниями с начальствующими лицами и т. п… Все же, выбирая относительно свободные минуты, он заезжал то на тот, то на другой корабль. До нашей «Ангары», очевидно, очередь могла дойти еще не скоро.
Посещения эти были в высшей степени кратки и все по одному шаблону. Адмирал выходил на палубу, принимал рапорт командира, знакомился с офицерами, здоровался с командой. Потом — осмотр помещений и опять обход фронта. Два слова одному, два слова другому. Иного узнает, вспомнит прежнюю совместную службу или плавание, иного спросит, что он делал в последнем бою, или вдруг заведет разговор с каким-нибудь комендором, спрашивает его, сколько выстрелов и за какое время он сделал, как брал неприятеля на прицел, вызовет на ответы, на возражения, даже словно заспорит… Потом — «До свиданья, молодцы! Дай Бог, в добрый час!» — и уехал… Как будто ничего особенного — все, как всегда; а между тем каждое его слово, каждый жест немедленно же становились известными на всей эскадре. Казалось бы, что адмирал еще ничем не проявил своей деятельности, ничем не «показал» себя, но, путем какого-то необъяснимого психического воздействия на массы, его популярность, вера в него, убеждение, что это «настоящий», — росли не по дням, а по часам. Создавались целые легенды о его планах и намерениях. Нет нужды, что эти легенды в большинстве случаев являлись апокрифическими, — важно было то, что им если и не вполне верили, то страстно хотели верить… В среде личного состава эскадры, нашедшей наконец истинного вождя, проснулся её старый «дух»…
И мне казалось, что мои мечты не обманули меня, что никакой гнет последних лет не в силах был погасить этот дух… Настал час — и, разбросав слой пепла и шлаков, он вырвался на свободу ярким пламенем, могучий и страшный…
В эти дни спутник по экспрессу, бравый путеец, не посмел бы сказать, что «сдали»!..
— А как же теперь с орудиями? Назад будем ставить? — обратился ко мне боцман тем совершенно особым, почтительно-фамильярным тоном, каким говорят боцмана со старшим офицером, конфиденциально осведомляясь о намерениях начальства.
— Какие орудия?
— Наши, которые, значит, на батареях…
— С чего ты взял?
— Я так полагал, ваше высокоблагородие, что ежели нас вышлют к мысу…
— К какому мысу?
— К Доброй Надежде, контрабанду ловить… так нам без артиллерии неспособно будет…
— Да кто тебе это рассказывал?
— Все говорят, ваше высокоблагородие… сказывают, адмирал… Потому, какой ни есть крейсер, а надо использовать…
Может, это было и неразумно, и неосуществимо, но, право, хорошо…
Из Владивостока получено было известие, что с 12 по 18 февраля весь отряд крейсеров ходил в море, но безрезультатно. Все время пришлось бороться с жестоким штормом и пургой. Однако захватили какой-то небольшой японский пароход.
К вечеру 25 февраля мы «заслышали» японцев, т. е. наши приемные аппараты беспроволочного телеграфа стали получать непонятные депеши.
В сумерках с «Ангары» видели, как оба отряда миноносцев — вся наша минная сила — вышли в море.
— Эге! Кажется, «Борода»-то не склонен «беречь и не рисковать!» — «Дедушка» не из таких! — толковали у нас.
«Борода» и «Дедушка» — это были любовные прозвища, данные Макарову в первые же дни его пребывания в Порт-Артуре.
Около 7 ч. утра, 26 февраля, возвратился I отряд наших миноносцев. Найти японскую эскадру ему не удалось, но на рассвете, уже в виду Порт-Артура, он встретился с отрядом японских миноносцев. Произошла горячая схватка на самой близкой дистанции. Стреляли даже минами, пуская их по поверхности. «Властный» утверждал, что именно от такой его мины затонул один японский миноносец. На самом «Властном» была подбита машина, и отряд вернулся в Артур. Потери: ранен начальник отряда, один механик обварен паром, а из команды один убит и несколько ранено. Должен пояснить, что всякие новости, благодаря переговорам ручным семафором, немедленно же делались известными на всей эскадре.