Рука Джотто

Вид могильных камней вызвал у него легкую светлую грусть, и Аргайл продолжил свое путешествие, минуя черные мраморные плиты двадцатого века, к простым табличкам из местного камня девятнадцатого столетия, затем к надгробиям шестнадцатого и семнадцатого веков с замысловатой резьбой. Одни могилы украшали цветники, другие имели совершенно заброшенный вид. Некоторые фамилии попадались ему многократно — он встретил бесчисленное количество Бартонов и Браунов. Он даже нашел могилу мужа Вероники Бомонт. Надпись на ней гласила: «Незабвенному Генри Финси-Гроату — нежно любимому мужу, трагически утонувшему в 1966 году». Аргайлу показалась правдивой только дата; что же касалось остального, то более уместной смотрелась бы надпись «нелепо утонувшему»; а слова «незабвенный» и «нежно любимый» абсолютно не вязались с неухоженной могилой.

Аргайл вошел в церковь, где продолжил изучение мемориальных досок и монументов, установленных в память членов семьи Бомонт. Их оказалось немало. Первой ему бросилась в глаза доска в память о Маргарет Дунстан-Бомонт — той, чей портрет написал Неллер и которой на свадьбу подарили рисунок Леонардо. Он прочитал, что она умерла в 1680 году в возрасте шестидесяти лет, о чем горько скорбела вся ее семья. Маргарет была благочестивой женой, преданной матерью пятнадцати детей и каждый год щедро жертвовала в пользу бедняков восемь шиллингов.

Интересно, что напишут на доске Джеффри Форстера, подумал Джонатан. Как бы сочинители мемориальных надписей ни приукрашивали действительность, вряд ли кому-то придет в голову написать, что о нем кто-то горько скорбит. За исключением его жены, разумеется, — единственного человека, у которого нашлись для него добрые слова. Вопрос только, насколько искренние.

Надгробная плита Маргарет Дунстан-Бомонт находилась на западной стене северного нефа. Вокруг нее лежали кипы старых церковных книг, которые содержали упоминания о всех мало-мальски значительных событиях в жизни паствы.

Аргайл пролистал кое-какие из них, везде было одно и то же: лотереи, праздники, сборы пожертвований и фестивали урожая. Все происходило по раз и навсегда заведенной схеме: «… с первыми петухами… погода… впечатляющая речь мисс Бомонт на открытии праздника…» Весь этот сельский колорит кажется интересным, только когда наблюдаешь его со стороны.

Он продолжил изучение надгробий. В основном здесь был представлен восемнадцатый век с его броской роскошью, увлечением латинской поэзией и падающими в обморок девицами. Захоронения во дворе выглядели значительно скромнее. Открытую всем ветрам могилу Джоан Бартон венчала лишь скромная каменная табличка с надписью — останки Бомонтов покоились в сухой церкви в окружении гирлянд, херувимов и хвалебных песен. Зато у Джоан Бартон были свежие полевые цветы; эти же надгробия являлись предметом мимолетного интереса случайных туристов.

Джонатан Аргайл, турист, размышлял о жизни и смерти, о картинах, когда в голове у него без всякой связи вспыхнуло воспоминание, что Годфри Неллер приехал в Англию в 70-х годах семнадцатого века. А Маргарет Дунстан-Бомонт вышла замуж до 1646 года, следовательно, она могла получить изящный набросок Леонардо от Арунделя. Аргайл не успел осознать, почему этот факт так важен, — за маленькой дверью на противоположном конце церкви, которая вела в ризницу, послышались голоса. Один из них он узнал.

Аргайл был воспитанным человеком, но ничего не мог поделать со своей любознательностью. Он тихонько приблизился к двери, движимый скорее желанием убедиться в своей правоте, чем нескромностью. Он честно полагал, что не имеет ни малейшего намерения совать нос в чужие дела; подслушивание он считал в высшей степени неприличным занятием.

Тем не менее, выяснив, кому принадлежат голоса, он невольно услышал часть разговора. Только педант сможет провести границу между идентификацией голосов и подслушиванием слов, которые эти голоса произносят. Как бы там ни было, кончилось тем, что Аргайл все-таки услышал разговор Мэри Верней и Джорджа Бартона.

Подавив природную деликатность, Аргайл сосредоточился на содержании беседы.

— И что ты теперь собираешься делать? — донесся до него приятный мелодичный голос Мэри Верней, в котором звучала искренняя тревога.

— Не знаю. Наверное, ничего.

— Ты же знаешь — это очень серьезно. Если слух дойдет до полиции, ты окажешься за решеткой. Надолго. Чем я могу тебе помочь?

— Ой, нет, я даже не понимаю, о чем вы, миссис Верней. Если вы никому ничего не скажете, все будет в порядке. Как же глупо все получилось. Если бы я с ним не поругался, то не напился бы до такой степени и не вернулся бы туда и…

— Да, я понимаю. Но что сделано, то сделано. Я вот что хочу прояснить: как ты будешь жить дальше? Неужели ты не хочешь пойти в полицию и покончить с этим?

— Не-а. Если бы этот идиот Гордон взял вину на себя, тогда, конечно, мне пришлось бы пойти. Я не дал бы ему сесть за решетку, чем бы это мне ни грозило. Вы сами знаете. Но ведь Гордона отпустили.

— Ну, не знаю, что тебе на это сказать.

— Он бы все равно этим кончил, — сказал Джордж с неожиданной страстностью. — Он заслужил это. Знаете, что я скажу вам, миссис Верней? Мир без Форстера стал более приятным местом. У него нет причин жаловаться. Он был плохим человеком, и справедливость восторжествовала. Вот и все, что тут можно сказать. И я не потеряю сон из-за этого негодяя, не беспокойтесь.

Как ни жаль было Аргайлу, но слушать дальше он не мог. Цветочная пыльца от гирлянды защекотала ему нос, и он почувствовал, что сейчас чихнет. Чтобы не оказаться захваченным врасплох и не краснеть перед Мэри, Аргайл отскочил как можно дальше от двери и помчался в противоположный угол церкви. Терпеть больше не было сил, и он оглушительно чихнул. Звук эхом ударился в купол церкви и разбежался по стенам. К тому моменту, как из комнатки выглянула Мэри, Аргайл уже стоял достаточно далеко. С отрешенным видом он разглядывал табличку середины восемнадцатого века, восхвалявшую достоинства сэра Генри Бомонта, коммерсанта и благотворителя, о котором глубоко скорбели все, кто его знал.

— О, привет, — сказал Аргайл, изображая удивление. — А я думал, здесь никого нет. Откуда вы появились?

Впервые за все время их знакомства ему показалось, что Мэри чувствует себя не в своей тарелке.

— Я убиралась в ризнице, — ответила она. Аргайл услышал, как захлопнулась дверь, ведущая из ризницы во двор. Джордж Бартон ушел.

— Вот уж не знал, что вы богобоязненная прихожанка, — продолжал притворяться Аргайл.

— Я и не являюсь ею. Просто делаю то, чего от меня ожидают. Я же говорила вам — мое положение обязывает.

— Да, действительно. Вот в чем преимущество большого города — там от тебя никто ничего не ожидает. Симпатичная церквушка, правда?

— Красивая. Вы уже видели монастырскую столовую?

— Нет. Я вошел сюда всего несколько секунд назад. Ему показалось, что после этих слов у нее отлегло от сердца. Он послушно пошел смотреть столовую (один из лучших мебельных гарнитуров в графстве, четырнадцатый век, подлокотники стульев украшены лиственным орнаментом, сиденья — изображениями чудовищ, птиц и сценами из сельской жизни). Все это было очень мило, и в другое время Джонатан был бы счастлив увидеть старинный мебельный гарнитур и монастырскую столовую, но сейчас ему было совсем не до них.