Страница 8 из 8
Саэль внимательно прочитал письмо и улыбнулся. Я посмотрела в его прозрачно-чистые, цвета утренней росы глаза и сказала, что хочу видеть самого счастливого человека на Земле. Саэль удивленно переспросил, уверена ли я в своем желании? Я убедительно повторила: да.
– Да, – раздалось где-то внутри, – я ведь так мало знаю о счастье…
В следующий миг моему взору открылась огромная мусорная свалка, в которой ковырялся бомж. Лицо его сияло неземным счастьем. И хотя от бомжа за версту отдавало запахом запущенного мужчины, я все же уверенно подошла к нему.
– Ого, какие барышни здесь гуляют! – воскликнул бомж и тут же почтительно и, как мне показалось, несколько театрально шаркнул ножкой: – Гриша, к вашим услугам!
Гриша был одет довольно странно: поверх видавшего виды спортивного костюма с пузырями на коленях и надписью на груди boss накинут серый пиджак с насквозь протертыми локтями. Обут он в фиолетовые пляжные шлепанцы, которые, как ни странно, были в тон дырявым носкам. Завершал наряд непонятного вида головной убор, который Гриша при виде моей персоны поспешил снять.
– Ну как ваши мечты, Гриша? – спросила я его, немного растерявшись.
– Они сбываются, милая барышня, – последовал ответ. – Хотите чуть черствых пирожных? Нет, вы не отравитесь, уверяю вас. Их кондитерша делала специально для себя, но, встретившись с подругой детства, внезапно, как это бывает почти у всех женщин, решила худеть. И все добро разом выбросила. Не пропадать же ему? Вы я вижу, милая дамочка, сладкое уважаете и за фигурой не следите. И правильно! С вашей родословной можно себе и не такое позволить! И не такое!
Мы с Саэлем зашлись в смехе.
В следующую минуту я раскачивалась на трехногом поцарапанном стуле, ела твердые ванильные пирожные и внимательно слушала чудака Гришу. Сзади меня была большая свалка, по которой лениво ходили вороны, впереди – заросшее ромашковое поле, абсолютно дикое, казалось, что здесь никогда не ступала нога человека.
– Я, милая барышня, – говорил мне Гриша, – последний претендент в рай. Самый-самый распоследний. Первых в подлунном мире, как вы понимаете, уже давно нет.
– А второй кто? – улыбнулась заинтригованная я.
– Вторых много. Это почти все, кто живет в современных многолюдных общежитиях и просто бараках и тяготится этим. У них другая ступень цивилизации, там не слышно Шопена и Вивальди, вместо них гортанные звуки.
Они – самые несчастные, потому что всегда на виду. Они не могут по-настоящему ни молиться, ни мечтать. Вся их жизнь проходит в большой человеческой свалке.
Им некуда даже мысли положить. Не смотрите на меня так, будто не знаете, куда люди кладут мысли? В тишину, понятное дело, в тишину. Там они, родимые, как арбузы на солнце, дозревают и идут в дело уже годными к применению. А то, представляете, приходит человек домой – в общежитие, усталый, и хочется ему почитать что-нибудь душеспасительное, того же Монтеня, а рядом в соседней комнате играет музыка низких частот. Тум-тум-тум. Тум-тум-тум. Какое тут может быть чтение? В краю, в который я не желаю никому попасть, даже на короткое время, эта музыка называется топотно-копытной.
Она пробуждает в человеке не высокие чувства, а совсем даже наоборот. Но если бы она только их рождала. Она еще и программирует человека на определенные действия. Заставляет запоминать ее частоты, и потом, когда несчастный не слышит ее какое-то время, он, страшно сказать, скучает по ней, а как только до его слуха донесется нечто подобное, то он уже всей душой внимает этому, бежит к своим низким частотам, как верный пес к хозяину.
…Общежития мешают прикоснуться к вечности. Вот поэтому люди, у которых хоть малая толика благородства, всеми силами стремятся к тишине и покою, а умные еще и к одиночеству. Оно, родимое, шлифует человеческие натуры, да и как! Еще хочу вам сказать, что за время, которое мы вынужденно проводим в электричках и на вокзалах, в очередях и на собраниях, нам прощается многое, хотя порой мы чувствуем себя после этого неважно.
Третьими в рай попадут матери, которые от детей не получают весточек. О, это самый тяжелый вид наказания! Хуже смерти, уверяю вас. Чувство неизвестности – тяжелейшее чувство. Оно дается нам для смирения, часто по наследству… Вам многое предстоит познать на опыте.
А после них в рай обязательно пойдут все потерявшие когда-то любимых. Все-все. Не плачьте, ну-ка немедленно вытрите слезы! Они вам совершенно не к лицу!
Вы кушайте пирожные, кушайте. И, прошу вас, не стесняйтесь. Кстати, вы любите сок, срок годности которого не так давно истек? Он, послушайте старого дурня, довольно полезен. Такие соки организм не засоряют, а как раз наоборот – выводят из него разные засорения.
Мне нравится, как вы едите, смотреть на жующую женщину – одно из редких удовольствий умного человека – это почти то же, что видеть, как, например, горит новый пятиэтажный дом. Завораживающее зрелище! Видел недавно – пылал огромный особняк. Невероятно высокие лепные потолки, люстры стоимостью двадцатилетней зарплаты учителя высшей категории… широкие подоконники с грядками прохладных фиалок всех оттенков радуги уходили навсегда…
В одной из стен был вмурован сейф, на содержимое которого можно было приобрести маленький островок в стране магнолий или картину средневекового художника на самом престижном мировом аукционе. А в подвале коллекция терпких вин с запахом вулканического дыма.
Впрочем, коллекцию удалось частично спасти, да и содержимое сейфа тоже. Но я не об этом. То почти детское счастье, которое от пожара получили обитатели рядом стоящих особняков, да и просто зеваки, я буду помнить вечно.
Я находилась под сильным впечатлением. Со мной так еще никто не говорил.
А Гриша между тем продолжал:
– Вы недавно, кажется, переживали из-за мерзкой клеветы. Напрасно вы считаете себя опозоренной. Словесное болото вам пойдет только на пользу. – (Я нервно напряглась.) – Ваша честь в порядке. Но, согласитесь, юная барышня, вашему милому образу не хватает пары-тройки маленьких морщинок, которые бы полностью и сразу раскрывали внутренний мир. И это сделает обычная душевная грязь.
Она, наивная вы моя, иногда творит просто-таки чудеса! Обмазали тебя по молодости, глядишь, и душа сохранилась. И сострадание, и милосердие. В общем, человек! А если этого нет? Тогда можно образ Бога в два счета потерять. И это уже будет не человек разумный, а человек обыкновенный. Ой, только не говорите, что по большому счету не видите между ними разницы! Вы же тоже понимаете, что вам действительно во благо. Когда тело мажут грязью, оно вскоре, пусть и не сразу, но исцеляется, так и с душой.
– Но это всего-навсего мерзкая клевета! – не выдержала я. – Все эти слухи, сплетни – вымыслы толпы, не имеющие ничего общего с реальностью.
– Естественно, милая моя, естественно. Вы когда-нибудь видели, чтобы толпа говорила хорошее, доброе? Что-то такое, что помогло бы сохранить любовь, дружбу, защитить честь, верность, дать надежду? Вы видели толпу, покрывающую пороки? Ну! Ну! Сами знаете, такого быть не может по определению. Слышите?
Толпа – это почти всегда чернь. А где черные люди, там и черные слова, и мысли, и поступки, точнее, злодеяния. Поступки, если уж говорить точно, все-таки относятся к положительным героям, согласитесь? Не переживайте по этому поводу, прошу вас, вы еще так молоды и, простите и не обижайтесь, наивны. Он (Гриша многозначительно показал указательным пальцем в небо) вас поймет, а остальное не важно. Поверьте. Кстати, у меня есть небольшой кусочек полукопченой чесночной колбасы, она, видите ли, долго не портится, не хотите ли ее отведать?
Я отрицательно покачала головой и замолчала. Потом увидела рядом с собой сидящего Саэля, который смотрел на меня с такой нежностью и в то же время грустью, что сердце дрогнуло.
Рука сама потянулась к нему, мы легко оторвались от земли.
Еще некоторое время, находясь в состоянии полной невесомости, я думала про странного Гришу. Откуда он узнал про клевету? А может, он, как Саэль, все знает? Но мне все равно было приятно, что есть один взрослый человек из плоти и крови, который мне безотчетно верит, да еще один бесплотный, а это уже так много! Так много!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.