Комитет Тициана

И еще — она производила впечатление человека, привыкшего к тому, что ему поклоняются и повинуются. При виде Боттандо маркиза махнула рукой на стул — настолько же маленький для его внушительной массы, насколько была велика кровать для нее самой. А когда он сел, внимательно оглядела с головы до пят. Ни тебе здравствуйте, ни благодарности за то, что он к ней явился. Ничего подобного. Наоборот, это для него честь, что ему позволили предстать перед ней, и нечего об этом забывать.

Когда маркиза заговорила, обнаружилось, что ее дряхлость — одна лишь видимость. Как бы она ни была стара, ее ум работал как нужно, а взгляд на мир не потерял остроту.

— Приехали искать мои маленькие картиночки? Из самого Рима? Целый генерал? Господи, как стала заботиться о нас полиция! — воскликнула она, после того, как Боттандо представился.

— Стараемся, — осторожно отозвался тот.

— Чепуха! — фыркнула старуха. — Признавайтесь, что вам от меня надо?

Боттандо возмущенно затряс головой, при этом удивляясь, как быстро она сумела прочитать его мысли.

— Ничего! Только отыскать ваши полотна. Видите ли, это моя специальность.

Она посмотрела на него с хитрецой, давая понять, что не верит ни единому слову, только не обращает внимания. И твердо произнесла:

— В таком случае вы напрасно теряете время. Если это все, за чем вы явились, возвращайтесь обратно в Рим.

— Поверьте, мы разбираемся в подобных делах, — авторитетно заявил Боттандо. — И часто обнаруживаем картины, когда их выставляют на продажу.

— Чушь! — не отступала старуха. — Поезжайте домой.

Боттандо неловко поерзал на стуле, сознавая, как много его плоти свешивается за края миниатюрного сиденья, и прикидывая, насколько долго оно способно держать его вес. В конце концов он решил не испытывать судьбу — встал, подошел к окну и сцепил за спиной руки.

— Перестаньте мотаться у меня перед глазами, — едко потребовала маркиза. — Если вы не в меру толсты для этого стула, идите и садитесь сюда. — Она хлопнула ладонью по краю кровати.

За последние сорок лет Боттандо довольно сильно сроднился с военной дисциплиной и не мог не повиноваться, прекрасно понимая, что допрос идет не совсем по заведенному порядку.

— Вот так, отлично. — Она ободряюще улыбнулась и похлопала его по руке, словно перед ней был маленький мальчик, которому впервые в жизни удалось высморкаться. — Полагаю, вы хотите задать мне кучу дурацких вопросов? Начинайте — у вас пять минут. Потом я хочу уснуть. Мне требуется абсолютный покой.

— Но почему же, — Боттандо начинала тревожить невозможность вставить в разговор хоть единое слово, — почему вы считаете, что мы не способны найти паши картины?

— Потому что вы все идиоты, — доверительно сообщила она. — Все полицейские — идиоты. Это не ваша вина, но так оно и есть. Только дураки идут в полицейские.

Боттандо и сам частенько высказывал схожую точку зрения. Но он не испытал особой радости от того, что в категорию дураков зачислили его самого. Особенно человек, на чью помощь он рассчитывал.

— Скажите, — отважно продолжал он, — что вас натолкнуло на мысль, что картины похитил англичанин Аргайл.

— Аргайл? — рассмеялась маркиза. — Да он не сумел бы украсть и пакетика леденцов из лавки — не то, что картины. Даже не смог их купить!

— Однако мы располагаем заявлением…

— Разумеется, от синьоры Пианты. Такая же идиотка. Слегка не все дома. — Она заговорщически покосилась на генерала и понизила голос: — Ей всюду чудятся воры, убийцы и насильники. Завела в своей комнате телевизор. А я ни разу не смотрела. Скажите, у вас есть телевизор?

Боттандо собирался было признаться, что да, у него есть телевизор, хотя из-за загруженности по службе он редко его смотрит. Но вовремя себя оборвал и строго нахмурился.

— Раз мы получили заявление о краже, то обязаны его проверить.

— Ей не следовало этого делать.

— Почему?

— Скандал! Невозможно. Я этого не вынесу. Не могу, чтобы мое имя трепали газеты.

— Подвергнуться краже — никакой не скандал. В наши дни такое сплошь и рядом случается с самыми знаменитыми людьми.

Маркиза улыбнулась. Она явно считала, что подвергаться краже — типично буржуазное времяпрепровождение.

— А кто такая эта синьора Пианта? — спросил Боттандо. Аргайл рассказывал ему о ней, но генерал заподозрил, что англичанин относился к ней с предвзятостью. Трудно представить, что бывают на свете настолько скверные люди.

— Моя секретарь, моя компаньонка — называйте как заблагорассудится. Невероятно надоедливая, из дальних бедных родственниц. Ужасная женщина, но полезная в повседневном обиходе. Я к ней привыкла и слишком стара, чтобы менять свое окружение. И еще: она раздражает моего назойливого племянника еще больше, чем меня.

Генерал вздохнул.

— С вашего разрешения напоследок я посмотрю, как картины вынесли наружу. Как говорится, на всякий случай. Мистер Аргайл мне сообщил, что некто еще, кроме него, интересовался покупкой этих полотен.

— Чепуха! — Маркиза вновь состроила презрительную мину. — Абсолютная ерунда. Не иначе хитрости Пианты, чтобы заработать побольше денег. Десятки лет ни одна живая душа не собиралась приобретать эти картины. Написала некая дама — просила разрешения посмотреть одно из полотен, но нет никаких оснований считать, что она хотела его купить.

— Дама?

— Господи, нет, вы не успокоитесь, — недовольно проворчала она. — Ну хорошо. Подайте вон ту шкатулку. — Маркиза показала на стоявший в углу столик, на котором покоилось нечто похожее на коробку для шитья. Боттандо, возблагодарив Всевышнего, поднялся с кровати и принес ей требуемый предмет. Старуха порылась внутри и извлекла наружу конверт.

К радости Боттандо, его предположения оправдались — это было письмо от Луизы Мастерсон. Она просила разрешения осмотреть и сфотографировать портрет, написанный неизвестным художником, которым владела графиня и который она видела во время вечеринки, которую в прошлом году устраивал доктор Лоренцо. Портрет ее чрезвычайно заинтересовал, и она хотела бы его исследовать в более спокойной обстановке. Ее желание было связано с книгой, которую Мастерсон намеревалась написать.

— И вы, естественно, ей ответили, — предположил Боттандо.

— Сказала Пианте что-нибудь отписать. Но так и не удосужилась проверить, собралась она или нет. Пустая женщина. Знаете, очень нерасторопна, хотя постоянно жалуется на других.

Боттандо попросил разрешения подержать у себя письмо и сообщил, что корреспондентка, судя по всему, не станет настаивать на своей просьбе. Эта новость не произвела на маркизу никакого впечатления.

Разговор с Мадленой Пиантой получился не таким сумбурным, но гораздо менее приятным. Если маркиза была пусть немного легкомысленной, но умной, живой женщиной с чувством юмора — хоть и ворчала на Боттандо, но явно наслаждалась жизнью и собиралась провести ее остаток как можно лучше, то синьора Пианта казалась ее полной противоположностью. Угрюмая, неулыбчивая, подозрительная, она вряд ли хоть раз по-настоящему рассмеялась с начала пятидесятых. И судя по всему, пи к кому не испытывала симпатии.

На вопросы Боттандо она отвечала односложно — «да», «нет», а все остальное из нее приходилось вытягивать. Сказала, что обвинила Аргайла, потому что определенно виноват он: иностранец, хотел купить картины, но не согласился с названной ценой.

Аргайл явно пришелся ей не по вкусу. Наконец Боттандо спросил, ответила ли она на письмо Мастерсон.

Синьора Пианта неожиданно замялась, стушевалась и объяснила с непонятным нежеланием, что написала ответ — пригласила Мастерсон осмотреть портрет, если к ее следующему приезду в Венецию он еще не будет продан. Она позвонила в пятницу в фонд: договориться о времени и оставила сообщение сотруднику — имени она не знает, но, судя по всему, он итальянец, что Мастерсон может прийти в девять вечера. Сообщила, что ее встретят на набережной напротив «Джиардинетти Реали» в нескольких минутах ходьбы от палаццо. Пианта объяснила, что назначила такое время, потому что собиралась в кино и не хотела, чтобы гостья приходила без нее. Но Мастерсон так и не появилась.