Страница 4 из 51
Следователь как бы читал его мысли.
— На этом, месье Клиньянкур, моя миссия, собственно говоря, закончена. В целости и сохранности я передаю вас на попечительство тюремных властей. Позаботьтесь, пожалуйста, о своем адвокате. Если у вас его нет, то власти назначат сами — из резерва.
«Из тюрьмы мне уже не выбраться, — не слушая следователя, метался в своих мыслях Клод. — Если бежать, то немедленно, сейчас…»
В коридоре возник шум, послышался топот, крики. В дверь заглянул возбужденный дежурный.
— Накрыли фальшивомонетчиков прямо за работой! Печатали банкноты!
В банде, судя по голосам, было человек десять, держались они задиристо. Следователь распорядился, чтобы каждого поместили в отдельную камеру. Получилось так, что изоляторов для всех не хватило, и Клода в ожидании вызванной тюремной машины, которая почему-то задерживалась, провели в пустовавшую канцелярию комиссариата. Дверь на ключ не заперли, приставив к ней табурет, на который уселся полицейский сержант.
Клод прошелся по новому помещению. Канцелярия была заставлена шкафами с папками, скоросшивателями, кипами архивных досье. Подкрался к двери. Тишина. В отдалении глухой шум, выкрики и, кажется, даже пение рассаженных по отдельным камерам мастеров имитации казначейских билетов. В замочной скважине — черная суконная спина полицейского, поставившего свой табурет так, что если попробовать открыть дверь, то она обязательно упрется в него.
Времени было три часа ночи. Еще не светало. Клод полез в карман за сигаретой, но пачка оказалась пуста. Он скомкал ее и, достав зажигалку, стал машинально крутить зубчатое колесико, высекая и гася голубую кисточку газового пламени. И от вспышек огня у него тоже вдруг вспыхнула дерзкая мысль.
Внимательно прислушался. За дверью поскрипывала табуретка охранника. На цыпочках подойдя к шкафу, ломившемуся от пронумерованных папок, осторожно отворил стеклянные дверцы и крутанул колесико зажигалки, сделав огонь как можно больше. Лежалые бумаги не загорались, картон коптил и гас.
Тогда он развязал одну из папок и рассыпал по полке листы бумаги с машинописным текстом. Пламя схватило их моментально, превращая в легкий черный пепел, а Клод подбрасывал еще и еще, пока не загорелась сухая доска полки. И вот лиловые побеги огня начали уверенно облеплять, оплетать все содержимое шкафа.
То же самое проделал с кипой бумаг на стеллаже. Комната наполнялась огнем и дымом, а он бегал по ней, в азарте поджигая все, что еще не горело.
Или тяги не было, или стражник дремал, но он так и не почувствовал дыма. И когда уже нечем стало дышать, Клод всем телом ринулся на дверь, едва не свалив полицейского с табурета.
— Огнетушитель! — негромко закричал, вернее, зашипел он, чтобы не привлекать внимание других. — Ты что — не видишь? Горим!
Расчет на внезапность был правильным. Полицейский бросился за огнетушителем.
А дым уже вовсю валил из горевшей канцелярии, наполняя коридор густыми клубами. Клод тотчас нырнул в эту мутную завесу, пробежал в конец коридора, где был тупик — стена, а в ней маленькая, как люк, металлическая дверь, запертая на задвижку. Все здания полицейских участков во Франции построены по типовому проекту, и Клод, не раз бывая в таких участках на практике, хорошо знал их планировку. Открыв дверцу, уверенно шагнул на железную платформу пожарной лестницы и стал проворно спускаться. У самой земли мягко спрыгнул на газон.
Клод прислушался и глубоко вдохнул влажный ночной воздух. Звонко стрекотал сверчок. Сильно пах цветущий где-то рядом табак. Ни шума, ни переполоха внутри комиссариата здесь слышно не было.
Возле главного входа под ярким неоновым фонарем стояла полицейская машина и выстроенные в шеренгу мотоциклы. Клод подошел к ним так, чтобы, оставаясь в тени, видеть, есть ли там ключи. В машине на приборном щитке ключа не было. Но у одного из мотоциклов в зажигании отчетливо виднелся вставленный ключ с длинной цепочкой и брелком. Клод снял мотоцикл с тормоза и, держа за рога руля, повел по хрусткому гравию. Выйдя из световой полосы, включил мотор и, громко пальнув в предутреннюю тишину из двустволки выхлопных труб, рванулся вперед.
Выехав на шоссе, он взял направление, обратное Парижу. В это раннее время шоссе было пустынно — встречались лишь тяжеловозы-грузовики.
Наступал рассвет. По мокрому от ночного. тумана шоссе мчался одинокий мотоциклист — без защитного шлема, в легкой куртке, с развевающимися на ветру волосами. Он несся, летел на большой скорости, выжимая за двести. И водители встречных грузовиков качали головами: «Эта сумасшедшая молодежь!»
Низко пригнувшись к прозрачному пластмассовому щиту, чтобы ветер не резал глаза, Клод мчался навстречу восходящему солнцу, уносясь от своего несостоявшегося блестящего будущего в жизнь неведомую, тревожную.
Глава вторая
Прощай, Сорбонна!
Жан-Поль Моран, дядя Клода, отставной юрист, а в давнем прошлом сыщик, или, как теперь говорят, детектив, обладал чертой, выработанной, видимо, за долгие годы специфической работы, — он никогда и ничему не удивлялся. Поэтому не удивился и неожиданному появлению племянника в своем полуразрушенном поместье.
Клод добрался к дяде только в конце дня, бросив по дороге полицейский мотоцикл, когда в баке кончился бензин. Пришлось голосовать, ехать на попутных машинах, зайцем на поезде, а последний бросок до дядиного захолустья сделал пешком.
Жан-Поль не только не удивился племяннику, но даже не полюбопытствовал, отчего он так возбужден и без вещей. Клод застал его в саду среди цветущих, как розовые облака, яблонь.
— Добрый вечер, мой дорогой Клод, добрый вечер! Скоро у нас с тобой к столу будет отличная спаржа.
Мне кажется, что уже дня через два. Вот посмотри-ка.
И Жан-Поль принялся осторожно разгребать ладонью пирамиду грядки, на которой ничего не росло. Но вот из земли показался нежно-лиловый, заостренный росток спаржи.
— Дядя, мне нужно с тобой поговорить. Я для этого приехал. Но дай мне сначала что-нибудь съесть.
— Могу сделать холостяцкий холодный ужин — окорок, сыр, вино. Здесь у меня нет ни электричества, ни газа. Я готовлю на дровах, но разжигаю плиту только по утрам.
Замок был очень старый и сильно разрушенный. Из щелей, разломов и трещин росли высокие травы и даже кустарники, и оттого строение казалось косматым. На самом верху, в зубчатой короне башни, жили летучие мыши, совы и вороны. Туда давно никто не поднимался, как, впрочем, и в другие помещения, которые Жан-Поль сперва хотел было привести в порядок, но махнул рукой и оборудовал для себя лишь две комнаты, выходившие окнами в сад, и кухню.
— Ты понимаешь, Клод, в моем одиночестве, которое может показаться странным и даже диковатым, есть особая прелесть и безмятежная свобода.
Жан-Поль отрезал тонкие ломтики ветчины от висящего на крюке сырокопченого окорока, густо посыпанного перцем крупного помола.
— Просыпаешься утром и делаешь все, что заблагорассудится, не оглядываясь ни на кого… Это ли не свобода? А? Кстати, у меня нет ни радио, ни телевизора, которые, словно рыболовные крючки, зацепляют наше внимание, крадут время. Правда, я получаю газеты. Но читаю только то, что мне интересно, — про филателию и международные дела.
Намазав сливочным маслом большой ломоть хлеба, Жан-Поль уложил на него ветчину, а поверх — острые маринованные огурчики. Получился внушительный бутерброд.
— Ты неплохо питаешься, отшельник дядя Жан-Поль. Этот бутерброд — настоящая фламандская живопись.
— Такова здешняя жизнь, Клод. Пища простая и здоровая — залог здорового рассудка. Спущусь в подвал, там у меня небольшая коллекция добрых вин.
Жан-Поль принес запорошенную серой пылью, облепленную паутиной бутылку старого бургундского. Ввинтив штопор, осторожно извлек пробку, стараясь не колыхнуть отстоявшийся годами осадок. На обратном конце длинной, как ружейный патрон, пробки изморозью поблескивали белые кристаллики. Жан-Поль понюхал пробку и остался доволен.