Исток (сборник)

– Один момент, – откликнулся Манифик.

Анализ не занял много времени. Манифик оторвался от масс-спектрографа, провел рукой по глазам:

– Следы стали и ее сплавов. Относительно примитивная техника, тяжелая телега. Вес, – он прикинул глубину следа и опорную площадь машины, – вес превышает тридцать тонн. Какой экипаж, если судить по нашей ранней истории, мог весить три десятка тонн?

– Танк, – первым вспомнил физик. – Военная машина. Помните мощный мотор, за которым мы сегодня гнались?

– Танк? – проворчал командир. – Там был след, а танка не было. Куда же…

Он не успел закончить.

Его прервал померкший свет звезд. Ночи на планете, находящейся в шаровом скоплении, освещены звездами гораздо ярче, чем на Земле, и вид звездного неба в тех местах наверняка описан во множестве прекрасных стихов… Звездный свет, голубоватый и трепетный, лился отовсюду и вдруг он померк. Капитан поднял голову. Остальные повторили его движение.

Сначала им показалось, что темная грозная туча укрыла их от внимательного взгляда светил. Потом они поняли, что это не туча. Они смотрели, оцепенев. Кто-то раскрыл рот, кто-то непроизвольно поднял руку, кто-то выставил плечо… Это проносилось над ними на высоте нескольких сотен метров – сперва городские стены, зубчатые, массивные, с башнями, бойницами и воротами, потом высокие здания, остроконечные кровли, на миг тускло блеснувшие свинцом. Запахло озоном, воздух стал потрескивать, на длинных вставших дыбом волосах Манифика зажглись голубые огоньки… Стены неслись над ними, колеблясь, словно они и в самом деле были лишь облаками; они перестраивались в полете, образуя углы, выступы, ища наилучшую конфигурацию; здания и высокие, с площадками наверху, башни занимали то одно, то другое место, и эти их движения сопровождались глухим рокотом, как если бы вдалеке гремел гром. Это было очень похоже на собирающуюся грозу, но только до сих пор никто из людей не видел такой грозы и таких туч.

Это продолжалось несколько секунд; затем небо очистилось.

19

– Неужели все еще нет сигналов маяка?

– Нет, командир, – озабоченно ответил радист.

– Кто остался на корабле? Корн? Наказать. Радио бездействует, да и оптический маяк он выключил слишком рано.

– Может быть, деревья заслоняют… – пробормотал Мозель.

– А вот уже нет деревьев, – сказал Стен, делая последний поворот, чтобы выехать на поляну. В следующее мгновение руки его сползли с рычагов. Кто-то изумленно охнул, кто-то тяжело вздохнул. Остальные подавленно молчали.

– Мастера! – протянул командир. – Куда вы привезли нас?

Его недоумение было понятно: поляна и впрямь походила на ту, где вчера опустился корабль; такие же деревья обступали ее, колыхалась такая же трава, и только корабля не было на этой поляне.

– Не понимаю, – проговорил Стен в замешательстве. – Сбиться я не мог… Вот и трава впереди примята, это наш след…

– Давайте дальше! – крикнул командир; выкрик этот нес разве что информацию о его душевном состоянии. – Не иголка же корабль, провалиться никуда не мог!..

Он смолк от толчка: Стен рывком тронул машину. Все напрягали зрение, стараясь увидеть силуэт звездного барка, еле справляясь с желанием выпрыгнуть из машины и бежать куда-то, искать, найти… Вездеход, выйдя на свой старый след, достиг середины поляны. Корабля не было. От него не осталось ни куска металла, ни крупинки пластика. Виден был лишь обширный круг, на котором сквозь пепел пробивались уже новые ростки, а неподалеку можно было различить и глубокий след, оставленный одним из гигантских посадочных амортизаторов.

– Да, – проворчал Манифик. – Теперь мне ясно, чего ради ночью был устроен этот парад. Мы упали в муравейник, и эти разнопериодные муравьи просто растащили корабль по кусочку. Они и нас пытались поймать, только ничего у них не вышло. Зато теперь…

– О да, – не выдержал штурман. – Не исключено, что и вся эта планета создана лишь для того, чтобы оставить нас без корабля. В таком случае мы, понятно, проиграли – где уж нам бороться с целым миром!

Командир несколько секунд молча глядел на штурмана, потом перевел взгляд на пепельный круг. Зачерпнув горстью пепел, он позволил серым частичкам просыпаться между пальцами – и все ждали, пока упадет последняя, и не сводили взглядов со струйки пепла, словно это был пепел их надежд, их будущего… Командир отряхнул ладони.

– Мы устали, – сказал он спокойно. – Сейчас мы отдохнем. Потом пойдем на поиски.

– Корабля? – спросил Стен.

– Наших людей. Как бы ни было хорошо в гостях, но корабль – это дом. И все вместе мы найдем его, если даже придется вывернуть этот мир наизнанку.

– Ты прав, командир, – сказал Мозель. – Только где мы найдем нашу машину?

Командир помолчал.

– Это скажет штурман, – проговорил он наконец и слегка улыбнулся. – Раз уж ему подчиняются даже звери этих мест…

Штурман пожал плечами.

– Звери тут ни при чем: вы пахли синтетиком, я же – человеком, а они тут не нападают на людей, по-видимому.

– Почему ты так решил?

– Иначе люди не чувствовали бы себя так спокойно.

– Что же, – сказал командир. – Пускайся в путь. Веди нас от зверей – к кораблю. Может быть, тут и в самом деле есть связь.

– Готов, – кивнул штурман. – Но это будет путь через мои мысли, и значит, идти мы будем по Истоку – не по дикой планете, а по миру великой цивилизации.

Командир промолчал.

– Что такое цивилизация? – спросил штурман. – Машины? Нет. Цифры доходов? Нет. Цивилизация, иными словами, культура проявляется, я считаю, прежде всего в двух вещах: в отношениях между людьми и в отношениях людей с природой. Ты знаешь, командир, когда я окончательно поверил в то, что это Исток? Когда мы там, у ручья, увидели людей. Раньше лесу не хватало чего-то, как полотну недостает подчас одного-единственного мазка, чтобы стать произведением искусства. Люди были этой отсутствующей деталью. Когда я увидел их, мне стало ясно, что лес этот не мог жить без людей, и надо было обладать уж очень большим предубеждением, чтобы не понять этого сразу же. Но вначале мы были настроены на иную волну, и лишь надышавшись этого воздуха и наслушавшись птиц, поняли, что все это великолепие не просто необходимо людям – оно создано для людей, и создано людьми: создать такой лес, право же, не легче, чем выстроить город, а куда труднее. Мы ушли в чащу, оставив корабль возвышаться посреди выжженного круга. А ведь на Гиганте никому из нас и в голову не пришло остаться, погрузиться в мир всеобъемлющей техники, умной, тончайшей… Тончайшей, но не значит ли это, – перебил штурман сам себя, – что техника, истончившись, становится невидимой, а на местах, которые она занимала, находясь на уровне механических динозавров, веет ветерок и растут леса? И климат здесь, конечно же, это регулируемый климат, да и все остальное устроено так, чтобы помогать человеку жить естественной жизнью – мыслить и творить.

– Сидя на деревьях? – перебил его Стен.

– Качество сиденья вряд ли когда-либо определяло уровень мышления, – усмехнулся штурман. – Можно и на дереве. Можно и мыслить, прогуливаясь, как делали это в садах, посвященных Академу, – и, честное слово, этим занимались вовсе не худшие мыслители человечества… Все относительно, инженер, но вспомни: люди мыслили глубоко и открывали великие истины, ничего не зная об огромных скоростях передвижения, о синтетиках и даже об электрическом освещении. Другое дело, что тогда заниматься этим могли единицы, а большинство были рабами; но на то и нужна техника, чтобы рабом не был никто, а мыслить и открывать мог каждый. И когда это настало, то самой первой мыслью, думается мне, было рассуждение о пользе умеренности. Потому что человек становится хозяином своих потребностей не тогда, когда стремится насытить их до конца – такого конца нет, потребности, желания растут быстрее, – но когда ограничивает их, сказав: это необходимо, а без того я обойдусь. Я уверен, что именно так сделали тут.