Дьявольский коктейль (сборник)

– Прошу оставить все личные вещи, – повторил он. – Комната будет заперта. Наверняка ничего не пропадет.

Он вышел и через пару минут вернулся в таком же комбинезоне.

– Готовы? Вот и хорошо. Спускаться будем на глубину тысяча двести метров со скоростью около тысячи метров в минуту. Внизу местами довольно жарко. Если кому-нибудь станет плохо, прошу немедленно об этом сказать. Я организую подъем на поверхность. Все ясно?

Пять голов кивнули в знак согласия.

Лозенвольдт внимательно посмотрел на меня, по-видимому, мое лицо показалось ему знакомым, но тут же пожал плечами. Он не узнал меня, и никто не сказал ему, кто я такой.

– На столе лежат шахтерские лампы, – сказал он. – Наденьте их.

Лампы состояли из двух частей – коробки с аккумулятором и рефлектора – соединенных проводом. Коробка надевалась на ремень и передвигалась назад, а рефлектор крепился на передней части шлема. Коробка оказалась неожиданно тяжелой.

У лифта было только две стенки. Нас окружал полнейший неуют, ужасный шум. И пугающее ощущение падения в глубь земли, в бездну под ногами.

Спуск продолжался около двух минут, я был так зажат между Эваном, который смотрел на все это с неподдельным страхом, и огромным шахтером, что не мог посмотреть на часы.

Лифт резко остановился, и мы вышли из него. Шахтеры, поднимающиеся на поверхность, молниеносно погрузились в подъемник, и он тут же рванул вверх.

– Прошу в электрокары, – командовал Лозенвольдт. – Каждый рассчитан на двенадцать человек.

Конрад, глядя на клетки на колесах, в каждой из которых, в лучшем случае, мог поместиться крупный пес, да и то свернувшись в клубок, проворчал, обращаясь ко мне:

– Селедки бы тут забастовали!

Я рассмеялся. Но, как вскоре выяснилось, Лозенвольдт не шутил. Последний пассажир должен был сидеть на корточках и держаться за что попало. У нас последним оказался Эван. Он съежился и вцепился в карманы Лозенвольдта, которому это явно не понравилось.

Мы ехали по длинному подземному коридору, стены которого были побелены на высоту полутора метров. Выше шла ярко-красная полоса шириной сантиметров в пять, а над ней была только скала.

Конрад спросил у Лозенвольдта, что означает эта красная полоса. Он вынужден был повторить свой вопрос дважды, инженер не спешил с ответом.

– Это отметка для проходчиков. Опорная линия. Ориентируясь по ней, копают на этом же уровне.

Мы проехали еще километра три и остановились. Стало немного тише, и Лозенвольдт сказал:

– Выходим. Дальше пойдем пешком.

Мы выгрузились. Горняки пошли вперед, а Лозенвольдт все с той же неохотой обратился к нам:

– Посмотрите вверх. Это электропроводка.

Светильники, подвешенные на равном расстоянии друг от друга, озаряли штольню.

– Кроме того, – продолжал Лозенвольдт, – кабель питает вагонетки. Они движутся гораздо быстрее тех, на которых мы ехали. По этой большой трубе в шахту подается воздух, компрессоры расположены на поверхности.

Мы слушали его, как ученики учителя. Когда он окончил свою затверженную наизусть лекцию, он повернулся на каблуках и пошел в глубину штольни.

Мы двинулись за ним.

Вскоре мы встретили группу негров, которые шли в противоположном направлении, на комбинезоны были накинуты теплые куртки.

– Зачем им куртки? – спросил Родерик.

– Там, дальше, будет очень жарко, – ответил Лозенвольдт, – можно простудиться.

Эван понимающе кивнул головой.

Мы дошли до места, где штольня расширялась, образуя камеру; от нее вправо уходил другой коридор. Здесь стояла еще одна группа шахтеров в куртках, мастер проводил перекличку.

– Они закончили смену, – с ненавистью в голосе сообщил Лозенвольдт. – Их проверяют по списку, чтобы не выстрелить, пока все не уйдут.

– То есть как «выстрелить»? – удивился Конрад.

– Так называют подрыв породы, – наш эксперт презрительно посмотрел на него. – Киркой тут много не наработаешь.

– Но ведь это золотой рудник, дорогуша. Разве для того, чтобы добыть золото, нужно взрывать породу? Я думал, что просто копают песок, гравий, а потом просеивают.

Лозенвольдт бросил уничтожающий взгляд.

– Может, в Калифорнии или на Аляске оно и так, но здесь по-другому. В Южной Африке золото не лежит на поверхности. Тут сплошная скала. Чтобы добыть золото, скалу нужно разрушить, вывезти на поверхность и подвергнуть обработке; мы получаем из трех тонн породы одну унцию золота.

Это нас поразило. Дэн открыл рот.

– На некоторых рудниках в районе Одендаалсруса, – продолжал Лозенвольдт, – получают унцию с полутора тонн. Это на самых богатых. Но есть и такие, которые дают унцию с трех с половиной и даже четырех тонн.

– А в той штольне, по которой мы проехали, все золото уже добыто? – поинтересовался Родерик, за что получил очередной презрительный взгляд.

Еще чего! Кто же ведет штольню через золотоносную породу? Это транспортный туннель. Он ведет к тем пластам, где золото есть. Кстати, оно залегает на глубине тысячи двухсот метров.

– Боже мой! – воскликнул Конрад, выразив этим наши общие чувства.

Лозенвольдт продолжал свою лекцию. Он по-прежнему был невыносим, но слушали мы его с огромным интересом.

– Золотоносный слой, или жила, очень тонок. Этот пласт металла проходит с севера на юг. Самый глубокий его участок находится под Уэлком. Это около двадцати километров в длину и двенадцати в ширину. Толщина пласта не больше девяти-десяти сантиметров, но в этом руднике она достигает тридцати двух с половиной сантиметров.

– Неужели все это окупается? Столько сил и оборудования – и так мало золота?

– Окупается, – коротко ответил Лозенвольдт, – иначе бы нас тут не было.

По-моему, этот ответ означал, что производство безусловно себя оправдывает. Более того, раз ван Хурен может позволить себе столь роскошную жизнь, оно приносит огромную прибыль, думал я.

Общество Лозенвольдта не располагало к светской болтовне. Даже командирские замашки Эвана куда-то исчезли. Еще в лифте мне показалось, что ему не по себе, а теперь и подавно было видно, что он не может забыть о миллионах тонн скалы у нас над головой.

– Прошу включить лампы. Сейчас вы увидите, как выглядит проходка в скале.

Некоторое время мы шли прямо, потом повернули направо. Шум работающих механизмов нарастал.

– Что это? – спросил Эван.

– Частью вентиляция, частью буры, – бросил через плечо Лозенвольдт.

Светильники скоро кончились, но нам освещали путь наши фонари.

Впереди мы увидели свет еще трех.

Здесь не было аккуратной побелки, не было и красней линии. Стены были серыми и неровными.

Вентиляционная труба здесь заканчивалась: из широкого раструба вырывался поток воздуха. Этому звуку вторил доносящийся откуда-то визг сверл, настолько острый и пронзительный, что ушам становилось больно. Шума было больше, чем в шести дискотеках, вместе взятых.

Три шахтера, стоя на деревянном помосте, сверлили отверстия на высоте двух с половиной метров. Свет наших фонарей ложился на блестящую черную кожу, ткань тонких штанов и курток. Только на этих рабочих не было толстых белых комбинезонов.

Некоторое время мы наблюдали за их работой; Эван пытался о чем-то спросить, но понять его смог бы лишь человек, читающий по губам.

Лозенвольдт стоял с каменным лицом. Немного погодя он дал знак возвращаться. Мы с облегчением уходили от этого чудовищного шума. Когда мы достигли места, где кончалась труба воздуховода, я остановился, выключил лампу и посмотрел назад. Троица стояла на помосте, изолированная от мира грохотом, полностью сосредоточенная на работе, освещенная, как глубоководные рыбы, огоньками своих фонариков. Я повернусь и уйду, а за их спинами вновь наступит ночь. Три дьявола, стучащиеся в ад...

Лозенвольдт продолжал свои объяснения.

– Эти люди, – сказал он, – бурят отверстия глубиной около двух метров сверлами с твердосплавной коронкой. Здесь, – он ткнул пальцем, – такие же сверла.

Мы увидели под стеной груду металлических стержней, которые я сначала принял за трубы. Это были пустотелые железки диаметром около пяти сантиметров с напайкой на торце.